— Висит! — радостно кивнул Самохин. — Златая цепь на дубе том!

— Тяжелая?

— А! Ерунда! Двадцать пять грамм.

— Ничего, — уважительно склонил голову Евлентьев. — Дашь поносить?

— Хоть сейчас! — И Самохин полез за пазуху.

— Да ну тебя! — остановил его Евлентьев. — Шутки наши забыл? Помнишь, ты у меня просил — дай джинсы поносить... Помнишь?

— Было такое, — согласился Самохин, и опять Евлентьев заметил, что воспоминание это не было для приятеля радостным.

— Так где же ты работаешь?

— Старик, ты не поверишь... Я нигде не работаю...

Ни на кого не работаю. Я на себя работаю.

— Я тоже.

— Старик... У меня банк. Понял? Банк! Это тебе о чем-нибудь говорит?

— Говорит, — кивнул Евлентьев. — Как я понимаю, ты банкир?

— И неплохой! — расхохотался Самохин. — Банк небольшой, но с очень высокой степенью надежности. По надежности я вхожу в первую десятку Москвы. Конечно, среди банков моего пошиба. Так что советую — накопления неси ко мне.

— А не слиняешь?

— Обижаешь, старик, — укоризненно протянул Самохин. — Если придется гореть, тебе сообщу первому — приходи, дескать, забирай свои миллионы, пока не поздно.

— Следующая Беговая, — сказал Евлентьев. — Не прозевай.

— Успею... А это дело... — Самохин ткнул ногой в сумку под лавкой, — кормит?

— Хиловато.

— Поит?

— А вот это уже нет... На питье не хватает.

— Так, — Самохин посерьезнел, наклонился, чтобы посмотреть на сумку, без всякой мысли наклонился, но, наткнувшись на размокшие, давно не чищенные ботинки старого друга, распрямился. — Хочешь, куплю весь твой товар? — неожиданно спросил он.

— А зачем он тебе?

— Я его тебе и оставлю... А?

— Нет, Гена... Не надо. Неловко получается. Два-три рейса — и я весь его распихаю. После обеда торговля поживей пойдет.

— Ты что... Обратно в Голицыне? — спросил Самохин почти с ужасом.

— Нет, — покачал головой Евлентьев. — Только до Одинцова. Дальше торговли нет...

— И так весь день?

— Ну, почему обязательно весь... Не весь...

— Слушай, Виталий... Нам нужно увидеться.

— Увидимся, — Евлентьев пожал плечами. — Почему бы и не увидеться хорошим людям. Обязательно.

— Сегодня.

— Боюсь, не получится... Дело в том... Понимаешь... У меня назначена одна небольшая встреча личного плана, — Евлентьев и дальше готов был молоть что-то бессмысленное, но Самохин показал, что не зря и не случайно оказался во главе банка. Он перебил Евлентьева жестко и твердо, сразу отбросив все смешливое и легковесное.

— Сегодня, — повторил он. — Ровно в восемнадцать часов ты будешь ждать меня на выходе из метро «Краснопресненская». На троллейбусной остановке.

— Ты подъедешь на троллейбусе?

— На «Мерседесе».

— Он же сломался.

— Подъеду на другом. Повторяю, ровно в восемнадцать часов. Форма одежды парадная.

— Нам что-то предстоит? — спросил с кисловатой улыбкой Евлентьев, и в этом вопросе уже было согласие.

— Да. Ужин. — Самохин отвечал быстро, торопливо, без улыбки, и Евлентьев хорошо представил себе, как четко ведет банковские заседания его старый приятель.

— В приличном месте?

— Дом литераторов.

— Будет много писателей?

— Там уже давно не бывает писателей. В предбаннике хлопнут рюмку водки, оботрутся рукавом — и отваливают счастливые даже тем, что обломилось. Им не по карману ужин в их же собственном доме. А ты все-таки работник книги, — Самохин пнул каблуком в сумку под лавкой. — Тебе там будет интересно.

— И тебе тоже?

— Да. И мне будет интересно. Потому что нас с тобой ожидает не только ужин, но и интересный разговор. Ты мне нужен. И я тебя не отпущу.

— У тебя нет заместителя?

— Заместителей у меня более чем достаточно, — резковато сказал Самохин, не привыкший, видимо, к столь легкомысленной манере разговора. — И секретарши у меня есть. И охрана.

— Где же она? — Евлентьев оглянулся.

— Никому и в голову не придет, что я могу добираться электричкой.

Электричка — самый безопасный вид транспорта. Здесь никогда не хлопнут.

— А есть желающие?

— Сколько угодно.

— За что?

— Место под солнцем занимаю. А от этого места многие бы не отказались.

— Банк, охрана, секретарши, деньги... Чего же тебе еще?

— У меня нет надежного человека. Д'Артаньяна у меня нет. Мне нужен д'Артаньян.

— Я не владею шпагой и не ношу усов, — Евлентьев попытался смягчить резковатый тон Самохина.

— Научим. Не захочешь — заставим. Усы отрастим. Или приклеим. Я внятно выражаюсь?

— Вполне.

— Будь здоров. Мне пора выходить.

— Клиенты ждут?

Самохин хотел было ответить опять что-то резковатое, но сдержался и, подхватив полы длинного черного пальто, шагнул к двери. В последний момент обернулся, встретился взглядом с Евлентьевым.

— Не забудь — восемнадцать ноль-ноль.

И шагнул в тамбур.

Проходя мимо окна, он не повернул головы в сторону Евлентьева, не махнул рукой, хотя этого вполне можно было ожидать. Похоже, он тут же забыл о своем Друге и весь уже был мыслями в банке, в той жизни, которая ожидала его где-то в районе метро «Пушкинская».

Евлентьев взглянул на вокзальные часы. Они показывали десять часов одиннадцать минут. Электричка шла без опоздания. Это был хороший знак, но Евлентьев не верил в приметы. В приметы ему еще предстояло поверить.

Странный, но в то же время вполне объяснимый и естественный промысел развился в России в последние годы — подмосковные электрички, да и не только подмосковные, не только электрички заполняли люди с сумками, рюкзаками, чемоданами и авоськами. Благообразные тетеньки с прекрасным произношением и одухотворенными лицами, бывшие учителя, работники закрытых музеев и разогнанных Дворцов культуры предлагали скучающим пассажирам семена огурцов, средство от тараканов, пилюли от бесплодия, иголки для швейных машинок, разноцветные нитки, которые, как выяснялось уже дома, были намотаны на катушку в два слоя — Запад делился изнанкой своего красочного благополучия.

Их мужья, идя по составу следом, с опозданием на вагон, предлагали машинное масло, отвертки и выключатели, электрические патроны, корм для кошек и ошейники для собак.