Пройдя по узкому коридору, преодолев несколько ступенек, Самохин и Евлентьев оказались в небольшом белом зале, предназначенном, видимо, для того, чтобы гости подготовились и прониклись до того, как перед ними распахнется сумрачное пространство зала Дубового, высоту и торжественность которого подчеркивали узкие витражи, устремляющиеся ввысь на два-три этажа. Где-то там, вверху, в ложах, тоже были расположены столики, обрамленные резными колоннами.

Дубовый зал был почти пуст.

Настольные лампы, затянутые золотистой тканью, светились призывно, уютно, но пока что на их призывы откликнулись всего несколько человек — в разных концах зала были заняты не то два, не то три маленьких столика.

Самохин, похоже, бывал здесь время от времени, потому что, не спрашивая никого, уверенно направился к камину, расположенному в полутемной нише, под резной лестницей.

— Прошу, — сказал он Евлентьеву, показывая на двухместный столик, уже накрытый, но скромно, чтобы гости могли перекусить в ожидании основных блюд. На столе стояла почти забытая бутылка боржоми, водка, хорошая водка, успел отметить Евлентьев, и две щедрые, слишком даже щедрые порции осетрины горячего копчения, ее белые ломти, кажется, светились в полумраке. Хлеб и вазочка с хреном завершали убранство стола.

— Послушай... Тут уже для кого-то накрыли? — растерянно спросил Евлентьев, не решаясь сесть.

— Для нас и накрыли.

— Но ведь... это...

— Я позвонил сюда заранее.

— Разумно, — признал Евлентьев и только тогда сел напротив Самохина. А тот, не медля, наполнил довольно объемистые рюмки, плеснул в фужеры пенящийся боржоми. Пузырьки празднично вспыхнули, освещенные настольной лампой.

— Рюмки у них не великоваты? — спросил Евлентьев, предчувствуя радость пиршества.

— Профессиональные рюмки, — пояснил Самохин. — Любители пьют из наперстков.

— Тоже верно, — опять согласился Евлентьев, продолжая осматривать зал, впрочем, точнее будет сказать продолжая восхищаться дубовой отделкой зала.

— Неплохое местечко? — спросил Самохин.

— Честно говоря, я даже не представлял, что такие могут быть.

— Для серьезных разговоров, для красивых женщин, для настоящих мужчин! — рассмеялся Самохин. — Изменим жизнь к лучшему! — И, ткнувшись рюмкой в рюмку Евлентьева, он быстро выпил. Тому ничего не оставалось, как последовать его примеру. И вслед за Самохиным он приступил к закуске.

— Осетрина — это хорошо, — проурчал Евлентьев.

— Ничего? — спросил Самохин. — Есть можно?

— Годится, — ответил Евлентьев, решив, что достаточно воздал самолюбию старого приятеля.

Неслышными тенями скользили где-то за их спинами официанты в черном, ожидая, видимо, приглашающего жеста, но Самохин не обращал на них внимания.

Иногда от других столиков доносился слабый звук сказанного слова, иногда звякала вилка, неосторожно положенная на поднос, раздавался приглушенный звон хрусталя — в дальнем углу пили вино. Евлентьев молча кусок за куском уплетал осетрину — он не помнил, когда ел подобное прошлый раз, да и ел ли такое вообще когда-нибудь.

Самохин не мешал ему, не докучал разговорами, он тоже все свое внимание отдал осетрине.

— С утра ни крошки во рту, — наконец произнес он слова, которые в общем-то не обязывали к какому-либо ответу. — Проголодался, как собака.

— Было суетно?

— День как день... Ты сегодня не торопишься?

— Нет, не тороплюсь. Я и вчера не торопился. И завтра тоже мне некуда торопиться.

— Не знаю, не знаю, — ответил Самохин, не поднимая глаз. — Не зарекайся, Виталик. — Самохин неожиданно поднял глаза и в упор посмотрел на Евлентьева. — Сколько зарабатываешь своей торговлей?

— Миллион, — с некоторой заминкой ответил Евлентьев. — Иногда больше, иногда меньше... Но в среднем миллион.

— В день?

— Да ну тебя! — рассмеялся Евлентьев. — Скажешь тоже... В месяц. Но бывает больше, бывает меньше.

— Хватает?

— Смотря на что...

— Понимаю, — усмехнулся Самохин. — На осетрину явно не хватит. Сегодня ты закусил своим месячным заработком.

— Круто, — изумленно склонил голову Евлентьев. Он не был уязвлен вопросами Самохина, не почувствовал укора или превосходства, просто вежливо удивился. Не залебезил, не рассыпался в восторгах и благодарностях, ничуть. Обронил одно лишь словечко, которое мог произнести человек, равный Самохину по положению, по достатку. И тому, похоже, понравился ответ, он задержался взглядом на Евлентьеве, усмехнулся.

— Когда ты в вестибюле запутался в «молнии», я решил было, что мы зря сюда пришли, — сказал Самохин.

Евлентьев промолчал.

— Но теперь я понял, что все правильно.

— И мы еще сюда придем. — В словах Евлентьева не было выпрашивания еще одного ужина, он просто поддержал разговор, показавшийся ему странноватым.

— Нет, — неожиданно жестко ответил Самохин. — Здесь мы с тобой больше не будем. Никогда. Ни единого раза.

— Как скажешь, Гена, как скажешь, — легко ответил Евлентьев, хотя опять услышал слова довольно странные, слова, которые не вписывались в дружескую беседу. Но решил, видимо, что осетрина важнее всех словесных недоразумений, даже если они и отдают некоторым превосходством.

— А почему ты не спросишь — почему?

— А зачем, Гена? Я и сегодня не напрашивался, и в будущем не намерен, — Евлентьев первый раз за все время их встречи показал зубы.

— Правильно, — кивнул Самохин. — Молодец. Ты Виталик, не обижайся... Все, что я говорю, — это по делу, я не из дурной спеси или от плохого воспитания.

Только по делу. Я рад тебя видеть, рад тебя видеть в добром здравии... Хотя вначале там, в электричке, ты показался мне слегка пошатнувшимся.

— А я и есть пошатнувшийся.

— Это хорошо.

— Да? — удивился Евлентьев.

— Это хорошо, что ты можешь об этом говорить спокойно и твердо. Значит, не так уж ты и пошатнулся. Это я имел в виду.

— Как скажешь. Гена, как скажешь, — повторил Евлентьев. — Прекрасная осетрина, не правда ли?

— Кончай обижаться. Мы сюда пришли не осетрину есть. Она и в других местах не хуже. Речь о другом. Есть предложение... Я выплачиваю тебе ежемесячно миллион. Но со своей торговлей ты заканчиваешь. Прекращаешь шататься по электричкам.

— Отныне и навсегда?

— Да, вот с этой самой минуты.

— Но твой миллион, наверное, меня к чему-то обязывает?

— Конечно. Я ведь знаю, что сыр бывает бесплатным только в мышеловке. И ты тоже это знаешь.

— Знаю. Надеюсь, дело не дойдет до убийств? — улыбнулся Евлентьев.