– Выйду ли я отсюда, – тихо сказал Соуза.

– Само собой, я имел в виду когда. – Он был дьявольски зол на себя самого. Вдобавок он заметил у дверей Кэрол, выглядящую чертовски профессионально в своем белом халате, туфлях на низком каблуке, держащую папку, в которой, без сомнения, была карта Соузы. Не говоря более ни слова, Николас встал, прошел мимо Кэрол и вышел в коридор.

Она последовала за ним. Они стояли вдвоем в пустом коридоре, и Кэрол сказала:

– Он проживет еще неделю, а потом умрет. Ты случайно это ляпнул или…

– Я сказал ему, что наши мастерские в этом месяце уже выпустили пятнадцать лиди; проследи, чтоб никто не сказал ему иного.

– Я слышала, что скорее пять.

– Семь. – Он сказал ей не потому, что она была их врачом и на ней многое держалось, а из-за Отношений. Он всегда рассказывал Кэрол все; это был один из тех эмоциональных крючков, что крепко зацепил его, удерживал его рядом с ней: она, как никто, замечала любую ложь, даже повседневную, мелкую и невинную. Так чего ради врать сейчас? Кэрол никогда не были нужны сладкие слова; она жила правдой. И вот здесь и сейчас она получила правду еще раз.

– Это значит, что мы не выполним квоту, – сказала она. Констатировала факт.

Он кивнул.

– Отчасти из-за того, что нам заказали три типа семь, а это тяжело; это очень напрягает наши мастерские. Если бы весь заказ состоял только из типов три и четыре… – Но он не состоял; так никогда не было и не будет впредь. Никогда.

Пока существует поверхность.

– Ты знаешь, – помолчав, сказала Кэрол, – что на поверхности существуют искусственные поджелудочные железы, артифорги. Ты, безусловно, рассматривал эту возможность со стороны своей официальной должности.

– Это нелегально, – ответил Николас. – Только военные госпитали. Приоритет. Рейтинг 2-А. Нам не положено.

– Говорят, что можно попробовать…

– И быть пойманным. – Торговля на черном рынке однозначно влекла за собой пародию на суд в виде сессии военного трибунала – а затем расстрел. И это еще в том случае, если тебя не поленятся и возьмут живым.

– Ты боишься выбраться наверх? – спросила Кэрол в своей резкой и алмазно-твердой манере вести допрос.

– Угу. – Он кивнул; так оно и было. Две недели – и смерть от радиационного поражения костного мозга, разрушения его кроветворных тканей. Одна неделя – Пакетная чума, или Вонючее иссыхание, или еще что-нибудь, а он уже чувствовал вирусофобию; вот только что его буквально трясло при одной мысли о заражении – как, в общем, и любого другого танкера, даром что в реальности в «Том Микс» не было ни единой вспышки инфекций.

– Ты можешь, – сказала Кэрол, – собрать людей – ну ты знаешь, тех, кому можешь доверять. И спросить, нет ли добровольцев.

– Провались оно все, если уж кому и идти, так мне. – Но он не хотел никого посылать, потому что знал, каково оно там, наверху. Не вернется никто, потому что если и не трибунал, то какое-нибудь гомотропное, нацеленное на человека оружие выгонит его из убежища и станет преследовать его до конца жизни. Возможно, целых несколько минут.

А охотники на людей, гомотропы, были на редкость поганым изобретением. И расправлялись с людьми они тоже на редкость поганым способом.

– Я знаю, как сильно ты хочешь спасти старика Соузу, – сказала Кэрол.

– Я люблю его, – сказал он. – Вне зависимости от мастерских, квоты и всего прочего. Вспомни, за все то время, что мы провели здесь, внизу, взаперти – он хотя бы раз кому-то в чем-то отказал? В любое время дня и ночи – протечка водопровода, перебои в энергии, забившийся пищепровод – он каждый раз приходил, и стучал молотком, и ставил заплаты, и сшивал обратно, и перематывал по новой, и возвращал все в строй. – И ведь Соуза был официально главным механиком и мог легко послать любого из полусотни подчиненных и храпеть себе дальше. Именно от старика Николас научился правилу – сделай работу сам, не сбрасывай на подчиненного.

Как все эти военные заказы, подумал он, сброшенные на нас. Строительство металлических бойцов восьми базовых типов и тому подобного; и притом правительство Эстес-парка, функционеры ЗапДема и лично Броуза дышат нам прямо в спину.

И, словно бы эти непроизнесенные слова магическим образом заставили проявиться нечто из незримого присутствия, к нему с Кэрол через холл заспешила чья-то серая хрупкая фигурка. Ну точно, комиссар Дэйл Нуньес, весь такой пылкий, занятый, вечно по уши в собственных делах.

– Ник! – Задыхаясь, Нуньес прочел прямо с листка бумаги: – Через десять минут большая речь; включить передачу по всем ячейкам и собрать всех в Колесном зале; мы будем смотреть все вместе, потому что потом будут вопросы. Это серьезно. – Его быстрые птичьи глаза взлетели в тревожной судороге. – Как бог свят, Ник, по тому, что до меня дошло, – это конец Детройту; пробили последнее кольцо.

– Иисусе, – ахнул Николас. И рефлекторно двинулся к ближайшему аудиовводу сети, которая покрывала своими динамиками каждый этаж и каждое помещение в «Том Микс». – Но ведь сейчас время сна, – сказал он комиссару Нуньесу. – Большинство раздевается или уже в постели; разве они не могут посмотреть речь на собственных приемниках в ячейках?

– Все дело в вопросах, – возбужденно сказал Нуньес. – Из-за падения Детройта неизбежно поднимутся квоты – вот чего я боюсь. И если это будет так, то я бы хотел, чтобы каждый точно знал почему. – Он выглядел откровенно несчастным.

– Но, Дэйл, ты же знаешь нашу ситуацию. Мы не можем даже…

– Просто собери их в Колесном зале. Окей? Мы можем поговорить и позже.

Николас поднял микрофон и сказал, адресуясь каждой ячейке в танке:

– Люди, это президент Сент-Джеймс, и мне очень жаль, но через десять минут всем надо быть в Колесном зале. Приходите в чем вы есть, не беспокойтесь насчет этого – купальный халат вполне сойдет. У нас дурные новости.

– Говорить будет Янси. Это точно; мне сообщили, – тихо сказал Нуньес.

– Как я понимаю, Протектор обратится к нам, – сказал Николас в микрофон и услышал, как его голос грохочет из обоих концов пустынного коридора клиники – точно так же, как и везде в огромном подземном антисептическом танке на полторы тысячи душ. – И он примет ваши вопросы.

Он повесил трубку, ощущая себя разбитым. Это было неподходящее время, чтобы сообщать им плохие новости. А еще Соуза, и квота, и предстоящий аудит…

– Я не могу оставить своего пациента, – сказала Кэрол.

– Но мне приказано собрать всех, доктор, – расстроенно