Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И наконец я созрел для личной встречи! Я шел на свое первое свидание к ней в квартиру. Дверь открылась, не дав прозвонить звонку.
– Вот и я!
– Здравствуй, сын! Теперь нас никто не разлучит. Ты меня еще любишь? Люби меня!
Имение
Сашке Омону в наследство от родителей достались десять соток земли и небольшой домик в деревне. Домик хоть и сделан из бруса, но от времени стал ветхим, покосившимся на одну сторону. Да и шутка ли – дому было за сто лет! Его строили еще дед с бабкой. Сам Сашка приехал в деревню только после смерти своих родителей и жены – тогда и на пенсию вышел.
– Надо наследство принимать, ничего не поделаешь. Дом в хозяине нуждается – вон, набок уже пополз! – вслух думал Сашка.
Деревня ему очень нравилась: стояла в стороне от шоссе, недалеко был лес, деревенский пруд. Что еще надо пенсионеру! На участке было посажено еще его отцом несколько яблонек, кусты смородины, крыжовник. Участок он обнёс сеткой-рабицей. Все просто и незатейливо. Чтобы не скучно было, завел кроликов, пяток кур да петуха-задиру. Деревенские его уважали, а Омоном прозвали за то, что ходил только в «омоновской» одежде – пятнистые штаны, рубашки, куртки цвета выгоревшего хаки. «Практично», – коротко отвечал Сашка любопытным о его предпочтении в одежде. Сашке сразу понравилось его новое имя. Дачникам он так и представлялся – Сашка Омон. С готовностью предлагал свою помощь, особенно одиноким женщинам, считал, что почти солдатская одежда его обязывает.
– Заходите в моё имение на стаканчик! – приглашал он. Женщины посмеивались, но доброжелательно относились к Сашке.
Рядом с Сашкиным домом, как грибы, вырастали богатые дома с красивыми высокими заборами. В деревне пошла мода вывешивать таблички с названиями своих участков, образованных от фамилии. Как правило, строились на родовых землях, освоенных еще дедами. С тех пор семьи разрослись, и дома родственников оказались вблизи друг от друга. Так появились «Барановка», «Ушаковка», «Зеленовка»… Это выглядело забавно и веселило дачников, которых летом было немало. Сашка Омон, глядя на соседей, тоже смастерил веселую табличку и повесил на своем заборе – «Дурасовка», от его же фамилии Дурасов. Табличку дополнительно украсил пальмами с попугаями. Чтобы уж совсем весело было – покрасил скворечники, кроличьи и куриные загоны в оранжево-зеленый цвет. Действительно, его «имение» оживилось и уже не выглядело убогим.
В их деревне были свои сподвижники, которые не давали заскучать деревенским и дачникам. Как-то летом они организовали «День деревни». Прошли по всем домам, всех пригласили на берег пруда, где уже сколотили из досок большой стол и скамейки. Всем было велено принести выпивку и закуску. Праздник удался – всех заводил баянист. Кто-то пустился в пляс. Потом стали петь русские застольные песни, дело дошло до частушек. И тут Сашка Омон, опрокинув очередной стаканчик для смелости, вышел в середину и стал петь, помогая себе руками и притопывая ногами:
– Откруизил все Карибы,
Там красиво – пальмы, рыба,
Был и в Гондурасе я –
Сплошная гондурасия!
Ух ты, ах ты,
Все мы с русской яхты!
Смех стоял на всю деревню. Веселье продолжалось до глубокого вечера. Сашку уже под руки доставили в его Дурасовку. Утром он с тяжелой головой нехотя поднялся с кровати- надо было кормить своих животных. Тут он увидел небольшую толпу у своей калитки – они смеялись.
-Что вы там ржете, но отдохнул вчера человек, зачем же на смех поднимать!
– Да ты выйди сюда, посмотри!
Сашка поспешил за калитку и глянул туда, куда все смотрели. На его табличке кто-то подрисовал красной краской три буквы и получилось «ГонДурасовка».
– Ну гады, ну гады! – стал возмущаться Сашка, а потом веселье людей перешло и на него, – а что, в этом что-то есть, это куда красивей, чем было! Пусть остается Гондурасовка, эх… и на «бис» опять спел свою частушку. Все подхватили:
– Ух ты, ах ты,
Все мы с русской яхты!
Касатка
Как-то раз зашел я к соседу Петровичу. Сели мы под яблонькой. Уже вечерело, его жена вынесла нам пледы. «Касатка моя!» -сказал Петрович и проводил взглядом жену. «Да, красивая!»– согласился я. И тут Петровича потянуло на откровенность.
Живем мы со своей Любушкой уже сорок лет, а знаем друг друга с детства, когда я закончил среднюю школу, она пошла в первый класс. Жили мы на одной улице, вся жизнь проходила на глазах соседей, и все знали друг друга. Вот и Люба, вначале девчушкой крутилась где-то рядом, потом выросла в девушку, и очень мне нравилась. Надо сказать, что девочкой десяти лет она осиротела, и растили ее бабка с дедом. Дед Прохор был себе на уме, местный оригинал, отличался тем, что любил в свою речь вставить старинные русские словечки, и порой понять его было ах, как нелегко. Бывало переспросишь, что он сказал, а в ответ: «Я не толмач, а язык чтить надо, шибко замусорили неметчиной». Все нерусские слова он так называл. Влюбился я в Любу, когда ей было восемнадцать, а мне уже двадцать восемь стукнуло. Зачастил я в их дом.
– Ватажишься с моей касаткой? – подсел как-то ко мне на скамейку Прохор, когда я ждал Любу.
– Да, дружим мы.
– Вижу, что влеготку хочешь ее взять, а девка внимания требует. Вот надысь наместо цветов конфект надо было принесть. Какой наклад с твоего букета? А то бы чай попили не вприкуску, а с конфектами. Любаша еще егоза, а ты соловьем перед ней заливаешься, а она и верит. Да и старый ты, вон уже плешивый.
– Почему плешивый! – возмутился я.
– Очи свои раскрой. А она хоть и сирота, а абы за кого не выдам!
Слова Прохора о плешивости запали мне в душу, в общем-то он был прав, в нашем роду все рано лысели. И занялся я укреплением волос, чего только ни втирал в голову, и лопух запаренный, и сок лука. Заметил через месяц, что волосы стали расти, только не на голове, а, извини, на заднице. Бросил я свое занятие по улучшению внешнего вида, и решил брать интеллектом.
Надо сказать, что Прохор любил играть в шахматы, а я на заводе
