Она безудержно улыбается. Внезапное чувство, что она в очень невыгодном положении.

— Конечно, — отвечает она, — посмотрим.

* * *

Романы в психиатрическом отделении образца 1993 года запрещены. Каспер и Андреа — соседи, они ждут друг друга за завтраком, она медленно-медленно ест цельнозерновой хлеб: объедает по окружности. Наливает полную чашку кофе, потом еще и еще, и вот наконец копна желтых волос, глаза, все еще туманные от утренних снов. Он тоже раз за разом наливает себе кофе, и они медленно пьют и осторожно разговаривают. Андреа кажется, что ее слова шлепаются вниз, а не парят в воздухе.

— Сложно определить, — говорит Каспер, — как все эти люди попали сюда… — Он так хорошо говорит! — Но по тебе все видно… — Он слегка краснеет, ему это к лицу. — Глупо сказано, да?

Андреа качает головой: ей нравится, что по ней все видно.

— Почему… — Она откашливается. Такое чувство, что ей приходится до изнеможения бороться за каждый слог. — Почему ты проглотил те таблетки? Если не хочешь, не отвечай.

— Почему же не хочу? — Он улыбается. — Я поступил на медицинский факультет. Начал учиться, пытался заставить себя полюбить учебу, а экзамены все приближались, и я просто не выдержал, я чувствовал себя таким неудачником… — Он отхлебывает кофе. — Я не хотел умирать, я просто хотел исчезнуть, и вот попал сюда. — Он продолжает улыбаться.

— Ужас, — произносит Андреа. Что тут еще скажешь?

— Все не так плохо. Когда делаешь что-нибудь такое идиотское, что-то все-таки меняется, и потом ты уже лучше знаешь, чего ты хочешь, и вообще… — Каспер делает еще глоток кофе, они выпили уже чашек по восемь, наверное. Чашка в его руке дрожит.

— Наверное, надо верить, что во всем есть смысл. — Андреа откашливается. — Моя сестра так говорит.

Каспер кивает. Понимает. И вот спустя восемь чашек кофе появляется солнце и освещает игровую площадку внизу, Андреа растягивает губы в улыбке и уходит.

* * *

Солнце — неоновая лампа. Луна — маленькая белая таблетка. Сколько всего можно увидеть вокруг! Нога в душевой, некрасивая, ранее невиданная. Глаз на лице, которое вдруг начинает плакать. Мысль, принадлежащая Касперу, — подумать только, какими красивыми и ужасными могут быть мысли в чужой голове!

Запах коры, хвои, земли, стволов!

Андреа прогуливается — она не бежит, она просто быстро идет; внизу у речки, у скамейки, так красиво. Присесть на минутку — нет, она не может, она проходит мимо. Ветра, облака, ветки. И тело с некоторыми практическими функциями: например, идти, стоять, а может быть, и присесть на скамейку. Руки, которыми можно махать, и лицо с глазами, которые довольно далеко видят. Когда Андреа прогуливается, ее тело уже не просто тяжкая, утомительная обуза, и ей хочется взбежать по крутому склону, но только не в этот раз. Она идет как можно медленнее, этот темп почти невыносим; она смотрит по сторонам, вглядывается в лес, а там — дом! Рядом с ним дерево, на котором раньше наверняка были яблоки, но она их не видела. Дует холодный ветер, и осталось совсем немного. До выписки. Она и хочет, и не хочет. Дом далеко, и дом здесь. Программа завершена, спасибодосвидания, но я же себе не нужна! И нам не нужна, Андреа, ты должна постараться исцелиться собственными силами, еще более собственными силами.

— Я собирался на прогулку и подумал… может быть, ты тоже хочешь.

Каспер перед ней в коричневом плаще и голубом шарфе.

Снова сердце, и снова: заметно — не заметно? Приходится притворяться. Черт, ну не будь же таким красивым, не хоти такого… То есть не говори такого, если на самом деле не хочешь, но что если он и в самом деле хочет, и… Нет, только не с Андреа, не сейчас, это все бред и ненужная возня, и… да! Хочу, Каспер, больше всего на свете!

— Было бы… (как это говорят?) приятно… (приятно?) или замечательно (замечательно?) и вообще (что — вообще?), но я… у меня скоро разговор с Эвой-Бритт (да, через два часа). Но в другой раз — с удовольствием.

Собственноручно заперта в комнате, рассматривает свое лицо то под одним, то под другим углом, садится на кровать в красивых и неудобных позах. Она — Одри Хепберн или Жюльет Бинош, и знал бы только Каспер, чего он лишился, отправившись на прогулку в одиночку. Думай обо мне красиво, Каспер!

Все время ожидание, тоска. Голубой шарф с Каспером входит в дверь. Внутри, за губами Андреа улыбается и окликает его, просто подбегает к нему и обнимает. Да, именно обнимает. У нее акцент Жюльет и глаза Одри, она обнимает Каспера, не двигаясь с места, пряча взгляд внутрь, вниз, зная, что он проходит мимо. Только не проходи мимо!

Сны о животах, из которых вырываются языки пламени, и маленьких светловолосых девочках, которые пытаются вставить ногу между косяком и дверью, чтобы та не закрылась, и вопросы, и внезапно Каспер, они говорят обо всем, что их объединяет, и голос слушается Андреа, слова красивые и к месту, а потом надо просыпаться. Завтрак и ожидание Каспера, касперовское утро с восходом, плановой беседой, касперовский обед, терапия (и ничего не говорить о Каспере — что можно сказать об этом, о нем?), касперовский ужин (скорее всего если не будет вылазки в город), телевизор, книги на диване, и не прочитать ни строчки, если Каспер сидит там, меньше чем в трех метрах, бутерброд на ночь (откусывать осторожно по периметру, приближаясь к середине), дневник (не писать о Каспере), лечь спать пустой и легкой от таблетки. И перед сном: торт «Принцесса», рецепты пирожных, горы шоколада. Андреа в казенной кровати, дверь закрыта. За дверью шаги маньяков и решительная поступь ночных дежурных в сандалиях «Биркенсток», и если набраться храбрости и выйти, то можно получить еще таблетку и порцию притворного тепла: она для них не более чем Работа, не более чем Ненормально Тощая. Она лежит в постели и ждет снов. Она думает о Карле.

Андреа не встречала никого красивее тебя. С битловской челкой, в узком сером костюме. Влажные пятна под мышками на желтой рубашке. Но их Андреа не видно. Пиджак на четырех пуговицах, закрытый верх. Ты идешь рядом со своим лучшим другом. Его зовут Ян-Улоф, у него челка чуть короче и костюм чуть свободнее, из коричневого вельвета. Он без умолку говорит, нервно посмеиваясь после каждой фразы. В руках у него потрепанный ветром букет. Конечно же, розы. Конечно же, не красные. Только не на первом свидании. На первом розы должны быть светлые или бордовые. Оранжевые — тоже неплохо. Ян-Улоф разбирается в тонкостях этикета. Он готовился, учил язык цветов и вот теперь несет под мышкой кривой букет бордовых роз.

Ты — так называемое прикрытие. У Яна-Улофа свидание, но ты волнуешься больше, чем он. Ты хотел бы сидеть дома и читать «Карлика» Пера Лагерквиста.[4]Тебе осталось совсем немного страниц, тебе хочется домой на Бьеркгатан, 64. Ян-Улоф взял отцовский «ситроен», но его оказалось сложно припарковать. Ну когда же вы наконец доберетесь! Пиджак жмет. Ноги чешутся от брюк. Вот бы домой и переодеться во что-нибудь удобное. Ян-Улоф все говорит и говорит.