Конечно, сказать, что тетя совсем спилась, было бы неправдой. Она продолжала переводить англоязычных писателей и могла это делать в любом состоянии духа. Правда, иногда Ника Владимировна, просыпаясь утром, смотрела на монитор не отключенного с вечера компьютера и удивлялась: «Хм, кто это тут за меня такую фигню нафигачил?» Потом понимала, что видит, судя по всему, плоды собственного творчества, и снова усаживалась за рабочий стол. Впрочем, в издательстве она появлялась в нормальном состоянии. Или почти в нормальном. А работодатели, если и догадывались о чем-то, предпочитали не распространяться на эту тему – как переводчик Ника Владимировна их вполне устраивала.

Уже полтора года Женя жила в квартире тетки и почти четыре рекламировала все те же дренажные трубы. Дома она сделала ремонт и даже приобрела кое-какую мебель. А вот на работе к тому времени уже не все шло гладко. Сбыт упал, склад был забит готовой продукцией, коллектив винил во всех бедах финансовый кризис и Женю Лукошкину. Даже Михал Михалыч смотрел на нее теперь как-то косо.

И вот настал день, когда начальник попросил ее задержаться после работы. Ровно в восемнадцать ноль-ноль коллектив потянулся к выходу. В половине седьмого в конурку пиар-менеджера заглянула Броня.

– Ты еще здесь? – спросила секретарша.

– Работы много, – соврала Женя.

– Жаль, я думала, ты меня до метро подбросишь.

– В следующий раз обязательно.

Броня упорхнула. На какое-то время мир притих, а потом за стеной прозвучали шаги.

Шаги были медленные и тяжелые. Наверняка по коридору шел Михал Михалыч. Но у Жени пронеслось в голове: «Командор!» Только ей не стало смешно от собственной шутки, а даже наоборот, стало тревожно и немного жутко, словно сейчас должно случиться нечто неотвратимое и страшное. Шаги смолкли возле самой двери. Потом медленно повернулась дверная ручка, створка распахнулась – на пороге стоял генеральный директор.

– Кажется, мы одни в офисе, – произнес он.

Женя кивнула, а в ее голове снова пронеслась фраза: «Как тяжело пожатье каменной его десницы…»

Михал Михалыч подвинул к себе свободный стул и осторожно опустился на него. Стул испуганно скрипнул под его массивным телом.

– Как дела? – поинтересовался генеральный директор.

– Плохо, – ответила Женя. – Вы же сами знаете, мы буквально горим.

Михал Михалыч кивнул, соглашаясь. Потом посмотрел сотруднице в глаза, и Лукошкиной стало неуютно от его взгляда.

– Помните наш давний разговор? – спросил директор. И видя, что подчиненная не понимает, о чем он говорит, добавил: – Очень давний.

– По поводу поликарбоната? – догадалась Женя.

Михал Михалыч снова кивнул. Поднялся и опустил пластиковую шторку, хотя смежное помещение было безлюдным. Снова сел на стул, на сей раз осторожнее, и продолжил:

– Так вот, я развожусь. Жена не против – она думает, что я… то есть мы… короче, что наша с ней фирма разорена. Доходов нет, сплошные убытки, а еще долги по кредитам, за аренду офиса не платим четыре месяца, поставщикам задолжали, а тут вдобавок нами заинтересовалась налоговая. В общем, жена недавно заявила, что хочет развода: ей не нужен муж-неудачник. Мы договорились, что квартиру и загородный дом она оставляет себе в качестве компенсации за девятнадцать лет совместной жизни. Я для вида поспорил, в результате оставляю себе свой же «Мерседес»…

– Зачем вы мне все это рассказываете? – перебив, тихо спросила Женя. – Хотите предупредить, что предприятие скоро закроется и я вместе со всеми окажусь на улице?

Михал Михалыч мотнул головой.

– Я же предупредил, разговор будет по поводу поликарбоната. На самом деле я тут зарегистрировал одну фирму. На своего школьного приятеля. Еще три года назад это сделал. Новая моя фирма занимается производством как раз поликарбоната. Я в нее неплохо вложился, все три года нашу прибыль туда сливал. Зато отдача сумасшедшая. Приятель мой, которого я взял для ширмы, потому что он едва ли не бомжевал, теперь валютный миллионер, а я огреб столько, что, сообщи я жене свой совокупный доход за это время, мог бы не разводиться, потому что в одну секунду стал бы вдовцом… Но речь не о том. Эта фирма не закроется, а сократится в штате. Жена выходит из состава учредителей, я ей уже выплатил отступные под расписку. Трубы продолжим производить, только менеджеров в офисе будет поменьше, да и отдел общественных связей мне больше не нужен.

– Я поняла, – вздохнула Женя. – Сказали бы напрямую, без преамбулы.

– Ни фига ты не поняла! – усмехнулся генеральный директор. – Ты уходишь со мной в новую структуру. Будешь моим заместителем. Кроме того, я делаю тебе и другое предложение. Повторяю, я развожусь, а один жить не хочу, мне нужны семья и дети. И ты достойная кандидатура…

– В дети? – усмехнулась Женя и сама испугалась своей смелости.

– В жены. Ты мне нравишься…

Лукошкина покачала головой.

Михал Михалыч напрягся, но стерпел, продолжил:

– Очень нравишься. Я теперь одинокий, у тебя тоже никого. Ну, не считая того радиобалаболки, который, кстати, женат и разводиться не собирается.

– Вы что, за мной следили?

– Броня доложила. Прошу, не перебивай больше, я этого не люблю… Короче, в свое время я женился по глупости. Снял когда-то танцовщицу из «Голливудских ночей» и завис на ней. Она жила у меня, спала со мной, а каждый вечер спешила на сцену – раздеваться перед публикой. Меня так колбасило от ревности и злости! Сижу как-то в зале, она спускается, но не ко мне идет, а к другому столику. И перед каким-то кренделем начинает… Тот ей стоху баксов в трусики, потом вторую… Я не выдержал, подлетел к тому козлу и по репе. Тот, оказалось, с двумя телохранителями был. Ну, и понеслась езда по кочкам… Еще охрана кабака подскочила. Короче, скрутили меня, два дня в предзаке проторчал. Но потом друзья меня вытащили. Оба дня моя будущая жена передачи таскала, под окнами стояла, ревела и кричала: «Я люблю тебя! Я тебя ждать буду!» Я и клюнул на эту лабуду. Теперь ей тридцать восемь, и для нее не все потеряно – с теми-то бабками, что я ей отвалил. К тому же у нее есть Стасик. Он моложе ее на десять лет. Тоже, кстати, стриптизер. Альфонс, правда, и бисексуал, но, как говорится, любовь слепа. Дай бог моей бывшей жене удачи и счастья. Однако речь сейчас не о ней.

Михал Михалыч посмотрел на Женю, а та молчала, не зная, что сказать. Точнее, не зная, как отказать, чтобы не обидеть начальство.

– Я тебя не тороплю, – снова заговорил Михал Михалыч. – Понятно, что сразу соглашаются только дуры. А у меня к тому же бандитское прошлое и условная судимость, хотя и погашенная. Подумай хорошенько. А звезду радиоэфира постарайся забыть – он не стоит тебя.

– Мы с ним просто друзья, – постаралась успокоить начальника Женя.

– Да мне плевать на него. Что было, то было. Он пустое место для меня и вообще по жизни ничтожество. Пока со своим тестем дружит, у него все будет нормально, а если с тестем что-нибудь случится или тестя вдруг заклинит, получит звезда под зад коленом… Вот так-то. Я же Петю Гагаузенко хорошо знаю – крышевал его, когда тот еще ларьки у метро держал. А теперь медиамагнат, блин. В прошлом году в самолете его встретил, когда в Штаты летел. Я в экономклассе, а он в бизнес-салоне. Ведь видел меня, но мимо хотел пройти, будто бы не заметил. Но я ногу выставил. «Че, – говорю, – Гагауз, нос воротишь? Крутым стал? Так я могу напомнить, кто ты на самом деле». Он сделал вид, что удивился, а потом говорит: «Я, Мишаня, теперь с самим Метлой работаю. Так что убери ногу с прохода, если неприятностей не хочешь». Врезал бы я ему, но мы на американском самолете летели, и по прибытии в Нью-Йорк меня бы быстро упаковали. Кстати, Метлу я и сам неплохо знаю. Но поскольку вовремя соскочил с этой темы и не при делах теперь, тереть с законником ничего не хочу. А Гагаузу потом припомню, как он отказался со мной за все хорошее коньячку хряпнуть, чтобы время в пути сократить. Ладно…