— Я не смогу, — растерялся художник.

— Видите, стоило поднять вопрос о настоящей сатире, вы в кусты, — усмехнулся Федосов.

— Не в этом дело, — вмешался Линяев. — Нельзя нарисовать то, чего нет.

— Можно! Можно добиться всего, если ты настоящий гражданин! — назидательно сказал Федосов художнику, по-прежнему игнорируя Линяева, и вышел.

«Он тебе этого не простит. Видишь, у тебя и тут все, как у людей», — сказал Линяев себе с грустной усмешкой…

— И на чем же ты с ним столкнулся? — жадно спросил Мыловаров, даже забыл про бутерброд, отодвинул в сторону.

— Семейная история. Милые ругаются, только тешатся, — отмахнулся Линяев. — А вот почему ты здесь застрял? Мог бы отобедать дома.

— Спасибо, напомнил, — благодарно пробормотал Мыловаров, схватил бутерброд и зажевал с новым энтузиазмом. — Люблю… икорочку… Вот… эту… красную. Поди достань-ка ее в городе. Я, можно сказать, из-за нее и летел самолетом. Жизнью рисковал!

— Ради икры? А брошенные дети?

— А как же! И брошенные дети. Напишем фельетон.

* * *

От трамвайной остановки до студии пролегла «долина самоанализа» — пустырь, усаженный юными деревцами. Зимой по «долине» вольготно носятся ветры. Дождь, смешанный с хлопьями снега, тут поливает свои жертвы всласть. Летом «долина» является подобием сковородки, на которой жарятся энтузиасты телевидения.

Путь через нее долог и однообразен — глазеть не на что. Поэтому путник невольно целиком погружается в самосозерцание. Он начинает перебирать свою жизнь от рождения до последней летучки. На территорию студии он вступает обновленный. Очищенный силами природы и самокритикой. На профсоюзном собрании Линяев предложил гонять нерадивых сотрудников из конца в конец «долины» до их полного очищения. Для этого на одном краю должен стоять председатель месткома с хворостиной. На противоположном — директор. Предложение отклонили. Директор и председатель сослались на перегруженность общественными поручениями.

Сам Линяев лучшие свои передачи обдумывал в «долине». На этот раз он обдумал полумесячный план редакции. Оставалось прикинуть кое-что на календаре. У проходной Линяев оглянулся: по «долине» растянулась вереница его коллег.

День начался прогоном спектакля. Линяев и режиссер Чернин обязаны были просмотреть спектакль театра, только что приехавшего в город на гастроли.

В герметически закупоренной студии жарко. Линяев снял пиджак и повесил его на спинку стула.

Артисты показали два действия. На третьем начали щуриться. Слепящие лучи били со всех стен студии. Жарили с потолка. Это осветители затеяли свою репетицию.

Линяев повернулся к заведующему осветительным цехом.

— Ваше сиятельство, убавьте свет.

Ему давно было не по себе в раскаленной студии.

Кровь гулко пульсировала в висках. Температура тоже помогала врагу. Именно поэтому он решил вытерпеть и отсидеть прогон спектакля до финала.

Эту фразу он сказал только теперь, когда сдали актеры.

После спектакля режиссеры заспорили. Началось с того, что Чернин скептически отозвался о декорациях. По его мнению, лучше самой природы не придумаешь. Недаром он ушел из театра в телевидение. В телевидении больше снимают на натуре. Театральный режиссер взорвался.

— Природа, — высокомерно провозгласил он, — сущее дерьмо по сравнению с декорациями. С декорациями делай, что душа пожелает. Мажь их, режь, двигай. Захотел лес перевернуть вверх ногами — перевернул.

Чернин упер руки в бока и повторил свое.

Линяеву жгло затылок, но он терпеливо переводил глаза с одного на другого. Ждал. Ему нужно было поделиться кое-какими соображениями насчет спектакля. Наконец, ловко используя паузы, он высказался и поднялся в редакцию. Там никого не было.

Он сел на подоконник под открытой форточкой. Ему не хватало кислорода. Он был в накалившейся студии почти три часа и теперь расплачивался за это. «Оно» не упускало удобные случаи, только подвернись.

Летом он собьет спесь, Летом на улице температура поднимается до сорока, Можно представить, что творится в студии. Под операторами, которые возят телевизионные камеры, лужи пота.

Вот тогда Линяев и насидится в студии. Три часа подряд — не меньше. Он напишет такую передачу, что все ахнут. А впрочем, зачем откладывать до лета? Он сейчас собьет спесь. Что еще делают здоровые люди? Ругаются! Он будет ругаться сию же минуту. В это время просунул в дверь свою вихрастую голову помощник режиссера Алик Березовский. Алик до сих пор не выполнил задания Линяева. Какой он умничка, этот юноша, что подвернулся так вовремя.

— Заходи, голубчик, заходи, милый юноша, — медово пригласил Линяев. — Заходи, радость моя! Не стесняйся.

Березовский нехотя вошел. Угрюмо посмотрел на люстру. Он знал — сладенький тон Линяева не сулит добра.

— Расскажи дяде редактору, как подобрал чеховскую пленку. Порадуй его задубевшее сердце.

— Не подобрал я пленку. Не успел, — буркнул Алик.

Глаза Линяева затуманились.

— Мальчик, телевидение еще переживает свою палеозойскую эру, и мы с тобой соответственно примитивные ящеры. Но при всем том телевидение уже искусство. А любое искусство дается только тем, кто горит. Гореть нужно, Алик.

— Я не птица Феникс, — огрызнулся Алик. — Если сгорю — это уже конец. И вы полегче. Посмотрите на себя.

Приятный сюрприз! Обычно Алик не огрызается. Молчит, когда ругают. Линяеву везло.

— Сами-то поздно сдали сценарий викторины. А я потом всю ночь куковал в фильмотеке. Где же ваше пламя, товарищ редактор? Где пепел? Сидите за столом, ждете вдохновения? Когда осенит? Не ждать надо, а дело делать.

Сценарий он задержал по другой причине. В тот день его свалил сильный жар. Соседи, дабы не сбежал, заперли двери на ключ. Вот почему постановщики получили сценарий с опозданием. Но это к делу не относится. Они спорят, как два здоровых, полноценных человека. Он сам так решил, и значит, Алик прав. Из обвинителя он превратился в обвиняемого. Что ж, сам затеял этот разговор. Линяев сконфуженно кашлянул.

Не болезнь заставила кашлянуть. Он кашлянул сам, потому что Алик ловко отщелкал его по носу. И это хорошо.

Алик в сердцах хлопнул дверью и ушел.

Наедине с собой Линяев не мог оставаться долго. Когда он с врагом один на один, ему трудно вести единоборство. Подобно аккумулятору, ему необходимо периодически пополнять заряд энергии. Источник энергии — люди. Товарищи.

Он встал, приоткрыл дверь и вернулся на место. Редакция наполнилась густым неистовым шумом. После ярмарок самое шумное место на земном шаре, несомненно, телевизионные студии.

«Гуси, гуси! Га, га, га!» — вопят детские голоса. Это из студии. Идет трактовая репетиция.

— Ложкин, Ложкин! Долго ты еще будешь водить нас за нос? Сдавай передачу! — звенит металлический голос. Редактор выпуска гоняется по селектору за неуловимым редактором музыкальных передач.

Из-под пола бодренький тенорок тараторит:

— Ну, а теперь, Ваня, расскажи, почему у тебя молока больше, чем у девушек.

Взрыв смеха. Хохочут звукооператоры, они чистят запись репортажа с молочной фермы.

— Ладно вам, — говорит хозяин тенорка. — У вас,