Ну вот. Сегодня был сочельник, и с утра в доме царило оживление, потому что к завтраку прибыли долгожданные гости. Я, конечно, их не ждал, но это просто так говорится. Впрочем, мне все равно было не до гостей, потому что я наконец нашел выход. Раз стать д’Артаньяном уже не получится и мушкетеры существуют только в книжках, решено: я буду писателем. Конечно, вряд ли я смогу сразу сочинить роман вроде «Трех мушкетеров», но я буду учиться. Пока я завел вот эту большую зеленую тетрадку, куда стану заносить все, что происходит вокруг. Свободного времени у меня предостаточно – сейчас каникулы, и большинство учителей разъехались по домам, а значит, я буду предоставлен сам себе. В замке остались только трое преподавателей – месье Лефер, потом месье Ланглуа, математик, и англичанин Кэмпбелл, но вряд ли они будут мне мешать. Главное, чтобы Клер не пронюхала о том, чем я занимаюсь, но об этом я уж сам позабочусь.

В большом зале внизу поставили елку, и за столом мать жаловалась, что слуги, которые занимались ею, наследили на дорогих коврах. Что бы ни произошло, она всегда найдет повод для недовольства. Луи Констан, помощник депутата с двойной фамилией, тотчас предложил ей уволить нерадивых слуг или вычесть стоимость ковров из их жалованья. Отчего-то мать обиделась еще больше и ответила, что им и жизни не хватит, чтобы оплатить испорченные ковры. Не знаю почему, мне их разговор не понравился, и, когда все поднялись из-за стола, я пошел искать Франсуазу, горничную. Франсуаза славная, хотя и немного забитая, потому что Клер помыкает ею как хочет. Я спросил у горничной насчет ковров, и она ответила, что было всего несколько пятен от тающего снега, который принесли на сапогах, но что она и другая служанка уже все убрали. И в самом деле, ковры выглядели как новенькие, а от елки чудесно пахло лесом. Я стащил с нее одну конфету – просто так – и вернулся в гостиную. Мать сидела на диване, и на лице у нее было мученическое выражение, которое означало, что опять произошло что-то неприятное. Отец стоял перед ней, а больше в комнате никого не было.

– Уверяю тебя, это самое разумное решение, – сказал отец.

– Зачем ты ее пригласил? – плаксиво спросила мать. – После того, как она столько лет вела себя, словно… – Она не договорила.

– Послушай, Анриетта, – уже раздраженно промолвил отец. – Дезире мне нужна. Ясно?

Мать, поджав губы, разглаживала ладонью несуществующую складку на юбке.

– Надеюсь, она не приедет, – наконец сказала она.

– Приедет, – отмахнулся отец. – Я уже получил от нее телеграмму с ответом.

– Ну конечно! – вскинулась мать. – Ты думаешь только о себе! А Люсьен? О нем ты хотя бы подумал? Какое влияние может иметь на него эта… эта особа?

Мне стало интересно, о ком они говорят, но тут отец повернул голову и заметил меня.

– Между прочим, подслушивать нехорошо! – сердито бросил он мне.

– Я не подслушивал, а просто стоял в дверях! – возмутился я. – Если бы я подслушивал, я бы стоял с другой стороны, воткнув нос в замочную скважину, как это делает Клер! И вообще, что происходит?

– Ничего, – уже спокойнее отозвался отец. – Я пригласил твою двоюродную тетку Дезире погостить у нас, только и всего.

– Я не хочу, чтобы она общалась с моим ребенком! – заявила мать.

– Можешь успокоиться, дети ее не интересуют, – язвительно (как мне показалось) ответил отец.

Мать вспыхнула и отвернулась.

Значит, у меня есть тетка, о которой я прежде ничего не слышал, и она «особа». Можете говорить все, что угодно, но когда женщину называют «особой», это характеризует ее не с самой лучшей стороны. Я решил, что она старая, длинноносая, занудная и с потными руками. У нас в Иссервиле живет Матильда, родственница человека, которому папа был многим обязан. И когда тот умер, папа пригласил ее к нам. Она спокойная, приятная в обращении и даже хорошенькая, но вот ее руки все портят. Всякий раз, когда она дотрагивается до меня, мне становится не по себе не знаю почему.

Мать вполголоса принялась спорить с отцом, а я воспользовался этим и улизнул лепить снеговика. Потом мы с ребятами начали строить снежную крепость, но тут явилась Клер и велела мне возвращаться. Я показал ей нос и, передразнивая ее манеру речи, сказал, чтобы она сама убиралась подобру-поздорову. Клер ушла, а через несколько минут появился Кэмпбелл и сказал, что его прислала за мной моя мать: она беспокоится, что я могу простудиться. Делать было нечего, пришлось послушаться: Брюс – не Клер, и я вовсе не хотел, чтобы у него были из-за меня неприятности. Когда мы шли обратно в замок, внизу на дороге показалась карета.

– Интересно, кто это? – спросил Кэмпбелл, оглядываясь на нее.

– Наверное, Дезире приехала, – предположил я.

– Дезире? – переспросил учитель.

– Ну да, моя двоюродная тетка.

Мы вошли в замок. Мать сразу же начала причитать, что я наверняка промок, вспотел, могу подхватить воспаление легких и желаю ее смерти. Брюс выслушивал всю эту чепуху с таким невозмутимым видом, что я невольно позавидовал ему. Пока мать отчитывала меня, слуги носили чемоданы и баулы вновь прибывшей, которых набралось никак не меньше двух дюжин, и все тяжеленькие. Отец спустился по лестнице, нервно потирая руки. Мать все еще выговаривала мне, и оттого я не сразу заметил Дезире, когда она вошла. Потом-то, конечно, я понял: не увидеть ее было невозможно, это же все равно что пропустить фейерверк. Она вся словно светилась изнутри, ее глаза блестели, как звезды, а улыбка поражала прямо в сердце (выражение я позаимствовал у какого-то писателя, а у какого – не помню). Вообще Дезире оказалась совсем не такой, какой я ее себе представлял. Во-первых, она была красавица. Во-вторых, она была молодая. А в-третьих… Впрочем, что там еще в-третьих, совершенно несущественно, если есть во-первых и во-вторых (это я уже сам придумал). Арман, который привез ее, переминался с ноги на ногу со смущенным видом, папа расточал улыбки, кланялся и целовал ей руки, мама сказала: «Мы рады видеть вас, мадемуазель Фонтенуа», – но с таким несчастным выражением лица, словно по ее коврам только что прошлась вся армия Аттилы. Про Брюса и говорить нечего – он поправил очки и порозовел, как вишня. А краснолицый доктор, наоборот, даже малость побледнел. Подошли и наши гости. Индюк судья сказал «гм, гм» и многозначительно покосился на депутата Пино-Лартига, химик Северен приосанился и пригладил усы, управляющий Бретель, вместе с которым пришла и его супруга, отчего-то тяжко вздохнул, а помощник депутата Луи Констан – неприятный малый с коротко стриженными седыми волосами – только улыбался и насмешливо поглядывал на всех. Однако папа суетился больше всех: он рассыпался в комплиментах и никак не желал отпустить руку своей кузины.

– Дорогая Дезире, вы ничуть не изменились! – восклицал он. – Как я счастлив приветствовать вас под этим скромным кровом, который…

– Да уж, скромность бы ему не повредила, – хмыкнула Дезире.

Отец растерянно умолк, и его тотчас же поспешил оттереть елейный Пино-Лартиг.

– Я так жалею, – слегка сюсюкая, промолвил он, – что в свое время не стал вашим мужем. – И крохотные глазки его при этих словах сделались совсем маслеными.