Одышливо пыхтя, состав подкатил к станции и остановился. Сошли только два пассажира – немолодой военный с подвязанной рукой и красивая стройная дама в мехах. Я шагнул ей навстречу, и она тотчас направилась ко мне.

– Вы из Иссервиля? Мой кузен прислал вас? Надо же, как это мило со стороны Эрнеста! Примите мой багаж, пожалуйста.

Она говорила, улыбалась, распоряжалась, и я и сам не успел заметить, как превратился в ее слугу. Багажа было столько, что я поразился, как наша карета выдержала его тяжесть. Я помог Дезире забраться в экипаж и тут только вспомнил, что даже не назвал свое имя.

– Я Арман Лефер, – сказал я, – учитель фехтования.

Она улыбнулась, и в полумраке кареты я заметил, как блеснули ее зубы. От ее шубки тонко пахло духами, и у меня слегка закружилась голова.

– Надо же – Лефер… Подходящая фамилия для учителя фехтования[2]! А почему мой дорогой кузен послал именно вас, а? Или он надеялся, что вы спутаете меня с одним из своих противников?

И она засмеялась. Я почувствовал, что краснею. Непостижимо, но это было именно так!

– Туше?[3]– весело спросила она.

– Прямо в сердце, мадам! – искренне ответил я.

Кажется, я поздно спохватился, что она может принять мои слова за двусмысленность, но если она и заметила что-то, то виду не подала. Конечно, она была из породы неисправимых кокеток, и все же ее кокетливость не раздражала, как это случается с некоторыми женщинами, которые, похоже, даже не догадываются, до чего навязчивы порой их ужимки и как жалко они выглядят со стороны. Дезире Фонтенуа со своими гримасками и лукавой беспечностью была – вся! – само очарование, и я сам не заметил, как начал поддаваться ее чарам. Ей сравнялось уже тридцать четыре года, а выглядела она на добрый десяток лет меньше, да и вела себя, как шаловливая девчонка. Уже потом я заметил светло-каштановые волосы, ослепительно белую кожу и капризный рот с упрямыми уголками, а тогда, в карете, видел только ее глаза – карие, почти янтарные, с пляшущими в них задорными искорками. Когда я ехал из замка на вокзал, дорога представлялась мне бесконечной, обратный путь пролетел словно один миг. Мы разговаривали с Дезире, я отвечал на ее вопросы, отклонял полушутливые выпады, которыми она – чисто по-женски – нет-нет да и пыталась уколоть меня. Она казалась легкомысленной бабочкой, созданной только для того, чтобы пленять своей красой, но некоторые оброненные ею замечания показали мне, что в действительности она гораздо умнее, чем стремится выглядеть. Я терялся в догадках, кто же она на самом деле.

Мы приближались к замку. Дезире выглянула в окно и нахмурилась.

– Я и не думала, что здесь так мрачно, – проговорила она.

Дорога вилась по самому краю пропасти, и снег приятно похрустывал под копытами коней. Далеко внизу громоздились черные скалы, при одном взгляде на которые начинала кружиться голова, а наверху раскинулся потемневший от времени замок с островерхими башнями. Отсюда он выглядел угрюмым, горделивым и самую чуточку зловещим.

– И зачем мой кузен купил такую рухлядь? – пробормотала Дезире, зябко поежившись.

Я счел себя обязанным вступиться за честь Иссервиля.

– Это очень древний замок, но внутри многое переделано, и жить там можно без всяких хлопот, поверьте мне. Хотя, конечно, нужно некоторое время, чтобы привыкнуть. Замок воздвигли чуть ли не в эпоху Карла Великого, и тот, кто владел им, мог диктовать свою волю всей долине, расположенной у подножия горы. Долгое время он принадлежал тамплиерам, а когда Филипп Третий разгромил их орден…

– Филипп Четвертый, – живо поправила меня Дезире. – Обычно его называют Красивым. А еще у него было прозвище Фальшивомонетчик, которое историки предпочли забыть. – И она лукаво покосилась на меня.

– Я все время путаю номера королей, – признался я. – Одних Людовиков было восемнадцать штук, а еще Генрихи, Филиппы, Карлы…

– Ну а я никогда ничего не путаю, – сообщила моя собеседница. И добавила: – Надо запоминать не номера, а деяния, поступки. Все остальное совершенно несущественно.

На это мне было совершенно нечего возразить.

Вчера за обедом мой папа спросил меня, кем я хотел бы стать.

– Д’Артаньяном, – ответил я.

Мне показалось, что папа был озадачен. Мама обернулась к Леферу, который тоже сидел с нами за столом.

– Это вы внушили ему такую мысль? – осведомилась она.

Месье Лефер ответил, что он и не помышлял ни о чем подобном. Это было правдой. Мой учитель превосходно фехтует, в своем полку он числился на хорошем счету, но слова «мушкетеры», «рыцари», «крестоносцы» для него пустой звук. Я вмешался (мне ужасно нравится это слово, оно звучит совсем по-взрослому) и сказал, что он тут ни при чем.

– По-моему, ты читаешь слишком много книжек, – снисходительно заметил папа, принимаясь за десерт. – Мушкетеры давно вышли из моды, как и их мушкеты. Теперь все решают пушки.

Конечно, папа знал, о чем говорил, ведь в свое время, лет двадцать тому назад, он сам изобрел особо прочный сорт стали для пушек, и это открытие невероятно обогатило его. Я думаю, он хотел бы, чтобы я, когда вырасту, продолжил его дело, и поэтому ничего не ответил.

– Ты встречал хоть одного мушкетера? – спросила мама. – Они же больше не существуют. Как можно быть тем, кого нет?

Отец улыбнулся. Они разговаривали со мной, как с несмышленышем, словно я и впрямь не понимал, что мушкетеров уже нет, что они остались только в книжках. Я чувствовал, что родители не правы, но никак не мог сообразить, в чем же именно. Разумеется, они не лгали насчет мушкетеров, но все же, все же… Устав ломать себе над этим голову, я после обеда подошел к месье Леферу и рассказал ему о своем затруднении.

– Видишь ли, – рассудительно сказал мой учитель фехтования, набивая трубку, – когда взрослые спрашивают у ребенка, кем он хочет стать, они имеют в виду реальность, а ребенку кажется, что его спрашивают о его мечте. Поэтому тебе и твоим родителям никогда не понять друг друга.

Он разъяснил все как по писаному, и все же я немного надулся.

– Я не ребенок, – обиженно отозвался я.

Арман поглядел на меня и улыбнулся.

– Конечно, ребенок, раз так упорно отрицаешь это, – возразил он. – Только ты зря так. В детстве нет ничего плохого, уверяю тебя. Скорее наоборот.

Теперь он выражался точь-в-точь как мои родители, и мне сделалось скучно. Я ушел к себе и стал перечитывать «Двадцать лет спустя». По правде говоря, мне хотелось отправиться наружу – лепить снеговика вместе с остальными ребятами, – но мерзкая Клер наверняка наябедничала бы об этом маме, и у нее опять разыгралась бы мигрень. Да и папе тоже не нравится, когда я играю с детьми прислуги. «Они должны знать свое место», – любит повторять он. Правда, то же самое он говорит почти про всех, кроме своих самых близких друзей.