Мысли перекинулись на сына — как он проживет этот месяц в лагере без родных? Даже когда Марина уезжала, с Грегом всегда оставался то Хохол, то отец Марины, специально прилетавший из Москвы к дочери и зятю. А сейчас мальчик окажется среди чужих людей — пусть давно знакомых, но чужих. Это беспокоило Марину, и она злилась, чувствуя себя курицей-наседкой, готовой затолкнуть своего цыпленка в гнездо и сесть сверху, чтобы не мог выбраться.

«Женька прав — мальчик должен стать самостоятельным, а я мешаю этому. Но что делать, если я подсознательно все время боюсь, что с Грегом что-то случится? Я несу ответственность за него перед Егором, я поклялась на его могиле, что выращу его сына достойным человеком. Хотя… Егор тоже не одобрил бы моих попыток контролировать в жизни Грега абсолютно все. Я должна, должна дать ему больше свободы, дать возможность почувствовать ответственность и принимать решения. Господи, как тяжело-то… Никогда не думала, что быть матерью — это такой тяжкий труд. Женька однажды сказал — мол, такой огромной бригадищей ворочала, а что с годовалым пацаном делать — не знаешь. И ведь это правда…»

Кофе остыл, а зажженная сигарета, забытая на краю пепельницы, превратилась в длинный столбик пепла. Марина взъерошила волосы, потерла пальцами виски и встала, чтобы сварить новую порцию. Предстоял длинный день, в котором теперь образовались свободные часы, раньше заполняемые общением с сыном, и она задумалась о том, чем будет заполнять эту пустоту весь месяц. Каждый день ездить в ресторан? Ее присутствия там почти не требовалось — умение подобрать грамотную профессиональную команду всегда было сильной стороной Марины, а потому дела шли хорошо и без ее участия. Заставить Хохла каждый вечер доезжать до набережной и гулять там? Запала хватит от силы на неделю, а потом что?

— Научись вышивать крестиком, — насмешливо раздалось за спиной, и Марина от неожиданности уронила на пол джезву с только что сваренным кофе, едва не ошпарив ноги.

— С ума сошел?! Ты чего подкрадываешься?!

Хохол шагнул к ней и, подняв на руки, аккуратно переставил в другую половину кухни:

— Не обожглась? Нервная ты стала — ужас просто.

— Я задумалась, а тут ты…

— Ты задумалась вслух, дорогая. Аккуратнее с этим. — Женька вынул из небольшого узкого шкафчика швабру и принялся вытирать коричневую жижу с кафельного пола.

— Отвез? — игнорируя совет, спросила Марина, усаживаясь на барный табурет.

— Ну а куда я денусь? Отвез, конечно.

— Он… плакал?

— Мариш, ну, что ты, в самом деле? — укоризненно покачал головой Женька, убирая швабру на место и открывая кран, чтобы вымыть руки. — Он взрослый парень, ему одиннадцать лет почти, а ты все считаешь его чуть ли не грудным. Сама, кстати, учила, что мужики при людях не рыдают.

Марина опустила голову так, что отросшие волосы закрыли лицо, и по вздрагивающим плечам Женька понял, что она плачет.

— Ну что ты, в самом деле? — обнимая ее, спросил он. — Подумаешь — парень в лагерь уехал! Нашла причину для слез. Давай лучше подумаем, чем будем заниматься в образовавшемся отпуске. Ты точно решила, что в Черногорию не хочешь?

— Я не знаю, — пробормотала Марина, вытирая глаза, — я вообще ничего не хочу.

— Ну, еще бы, — понимающе протянул Женька, — это ясно — когда ничего не взрывается и не горит, нам сразу скучно, мы ничего не хотим и настроение у нас тоже поганое. А вот в режиме аврала нам всегда легче живется, правда? Что-то давно никто оттуда не звонил и не орал — «караул, спасите», да?

Он говорил вроде бы со смехом, однако Марина чувствовала, что в словах Хохла никакого веселья нет, наоборот — он зол на нее. Зол — и прав, потому что в душе она давно поняла, что жизнь респектабельной английской дамы не по ней. Это не ее стихия, не ее ритм. Каждый наступающий день похож на предыдущий и будет похож на завтрашний, и можно почти поминутно заранее сказать, что произойдет. А для нее, привыкшей за много лет к совершенно иной жизни, к суете и опасности, это оказалось слишком тяжело. И вся хандра, нервы и скука — от этого. А Хохол просто устал, он старше, ему тяжелее далось последнее «приключение» в России. До сих пор на лбу у него довольно заметный след от ожога, а на груди — уродливые рваные шрамы, оставленные гранатными осколками. Если бы не Леон, телохранитель Мишки Ворона, то Хохла могло бы уже и не быть. Но он заслонил собой Женьку, и оба остались живы, хотя Леону досталось куда сильнее. Конечно, у Хохла имелись причины злиться на жену.

Она положила руки поверх его, обнимавших ее плечи, и проговорила виновато:

— Я тебя совсем измучила.

— Не в том дело, — зарываясь лицом в ее волосы, пробормотал Хохол, — я из кожи вон лезу, чтобы тебе было хорошо, а тебе все равно плохо, оказывается. Мне это хуже ножа, Маринка. Я обещал себе и твоему мужу, что ты будешь счастлива, что я все для этого сделаю, и теперь, выходит, проотвечался.

— Не надо, Жень… ты все сделал, сдержал слово. Дело не в тебе, ты ведь понимаешь. Это я… Наверное, я неблагодарная сволочь. Я очень счастлива с тобой — разве ты не видишь? Ни с кем так не было бы, ты же весь для меня. А я просто не умею этим наслаждаться, не умею, понимаешь?

Она откинула голову ему на плечо и тяжело задышала. Женька не любил этого ее состояния — сейчас начнет плакать, потом у нее заболит голова, и остаток дня ей придется провести в комнате с зашторенными окнами и в полной тишине.

— Не надо, котенок, — попросил он, изгибаясь и целуя ее в шею, — я ведь все понимаю, не первый же день знакомы. Давай все-таки подумаем о поездке, а? Не хочешь в Черногорию, можно на Кипр, только там жарко сейчас. Хочешь, позвони Марье, пусть берет Алену и с нами едет.

— Не поедет она, нельзя ей летом в жару, ты ведь знаешь. Да и в Москве она сейчас, одна, без Алены, — отозвалась Марина, давя подкатившиеся слезы. — Наверное, ты прав — поедем, заказывай билеты.

И Хохол в душе возликовал — удалось! Значит, хоть перед Грегом ему не будет стыдно, потому что мальчик взял с него обещание непременно вывезти мать на море и заставить отдохнуть.

Если бы мне нужно было кратко ответить на вопрос, что есть благо, я бы сказал, что благо — это терпеть страдания. Тот, кто не умеет терпеть, никогда ничего не достигнет.

Ямомото Цунэтомо, самурай

Мишка Ворон блаженно вытянулся на полке в бане и закрыл глаза. День прошел с пользой, и это держало его в тонусе — успех в делах всегда подстегивал и настраивал на позитивные мысли. Если все пойдет так, как он задумал, то через полгода в этом городе у него вообще не останется конкурентов. Собственный прикормленный мэр — ну, о чем еще мечтать? Вот только фамилия почему-то настораживала. Хотя «мало ли в Бразилии Педро», как говорилось в одном старом фильме. Вполне может оказаться однофамильцем, да скорее всего, это так и есть.

— Эх, бабу бы сейчас, — мечтательно пробормотал Ворон, глядя в обшитый березовыми плашками потолок бани, но потом, вспомнив что-то, поморщился: — Хотя на фиг.