я должен познакомиться с Рахав, — размышлял Ахан, — я очарую женщину блеском молодости, оглушу красавицу пылкой страстью. Я расскажу ей о себе, хотя, что тут рассказывать? Я весь как на ладони — юный, храбрый, горячий!”

“Однако она язычница, а я иудей, — вспомнил Ахан, — мне же нужна жена единомышленница. Пусть-ка поведает свою историю. Йошуа говорит, что Рахав примет нашу веру. Уверен, это произойдет скорее, если она забудет его и полюбит меня!”

По-военному скорый на поступки, Ахан не откладывал срочных дел. На следующий день после памятной беседы у костра, он решительно направил свои стопы к лагерю Рахав. С помощью мальчишек, ее племянников, отыскал нужный ему шатер. Вход был со вкусом украшен свежими полевыми цветами.

— Найдется ли у хозяйки жилища немного времени для беседы с иудейским воином? — с несолдатской вычурностью вопрошал Ахан, не вступая вовнутрь.

— Милости прошу, входи, достойный ратоборец! — донесся из шатра женский голос.

— Меня зовут Ахан, — представился вошедший, — тебя же я знаю: ты — Рахав. Вернее, прекрасная Рахав!

— Лесть приятна, если не преждевременна. Садись, Ахан, на это покрывало, — сказала Рахав, поглаживая серые завитки полученного накануне подарка, — чем я обязана твоему вниманию, храбрый офицер?

— О, очень, очень многим!

— Начни с малого!

— Начну с малого. Я, как и Йошуа, большой ценитель молодой козлятины. Благодарю тебя, Рахав, за гостинец!

— Рада, что угодила. Представь, я сама вращала вертел, сама солила мясо, перчила его, поливала вином.

— Какая искусная кулинарка!

— В Йерихо я держала харчевню, и посетители чревоугодники неизменно хвалили мою стряпню.

— Держала харчевню? Ты деловая женщина, Рахав!

— Пожалуй. Так говорят обо мне. Ты, кажется, сказал, что я очень многим обязана твоему вниманию. Пустяковый повод мы обсудили. Давай-ка, обратимся к главному, Ахан.

— Согласен. Солдат не станет хитрить, ходить вокруг да около, а выложит все напрямую. Рахав, я восхищен твой красотой, я полюбил тебя с первого взгляда и я хочу на тебе жениться. Вот главное!

— Спасибо, милый Ахан, — ответила потеплевшим голосом Рахав и робко погладила его по щеке своею тонкой рукой, — нет ничего в мире ценнее прямодушия! Когда ж случился тот первый взгляд, что внушил тебе страсть?

— Ты со своим семейством шла по камням обвалившейся городской стены. Я увидел тебя, твои глаза встретились с моими — не помнишь разве?

— Кажется, припоминаю: меня обжигал горячим взором молодой удалец-воин. С мечом, щитом, в шлеме. Озабоченная, я не запомнила его лица. Значит, это ты разглядывал меня?

— Да, то был я! И с той минуты сердце мое принадлежит тебе!

— О, я так тронута! — воскликнула Рахав и снова, но уже смелее, погладила Ахана по щеке, — но что ты знаешь обо мне? Ведь я язычница, а ты иудей. Разве можем мы соединить наши судьбы?

— Я слышал, ты готова принять иудейскую веру!

— Возможно, так и случится. Однако не пришло еще время решения. Пока не отвечу тебе ни согласием, ни отказом.

— Расскажи, Рахав, как случилось, что уцелел твой клан?

— Двое ваших соглядатаев разведывали Йерихо. Поначалу они явились в мою харчевню, надеясь услышать что-нибудь важное от трапезничающих болтунов. Я сразу распознала, кто они такие, эта парочка. Сама накрывала им на стол и приносила еду.

— Как звали тех двоих? Может, я с ними знаком!

— Имен не спрашивала, а они мне не представились. Разведчики чинно сидели за столом, смаковали приготовленные мною блюда и прислушивались к разговорам вокруг. В это время постучались в дверь моего заведения царские ищейки и, остановившись на пороге, строго так заявили мне, дескать, ходят слухи, будто могут появиться у меня двое иудеев, которые разнюхивают наши военные тайны. Как придут шпионы в харчевню, я обязана буду донести о них властям, а не то сама окажусь в тюрьме.

— Испугалась, Рахав?

— Я не робкого десятка. Ответила сыщикам, что никого чужих у меня не было и нет, а слухи врут. Те ушли несолоно хлебавши. Я же поспешила к двум иудеям, отвела их во внутреннюю комнату подальше от праздных ушей, сообщила им, какая угроза над ними нависла, и научила, где и как прятаться.

— Ты спасла двух наших, Рахав!

— Верно, спасла. Разведчики благодарно признали это и говорят, мол, давай дадим друг другу зарок. Ты обещаешь не доносить на нас, пока мы прячемся и обследуем Йерихо. А мы поклянемся, что ежели сдержишь слово, то наши воины не тронут твой клан, сиречь сохранят жизнь отцу с матерью, братьям, сестрам, их семьям, и имущество у них не отберут.

— Честный уговор. Вот только как в горячке боя узнать, где ваши?

— Всем родичам полагалось собраться в моем жилище и не высовываться наружу, а чтобы солдаты опознали, который дом мой, я должна была выпустить из окна красный шнурок.

— Ловко придумано! И весь твой клан жив?

— То-то и горе, что не весь! Жена и дети брата — Накман его имя — погибли.

— Не верю, что иудеи не исполнили клятву до конца!

— Клятву они исполнили, да только наши сами виноваты. Когда горел город, любопытная не в меру жена Накмана вышла на улицу поглядеть на пламя и детей с собой прихватила. Вот и поплатились жизнью ослушники.

— А брат жив?

— Накман жив. Горюет сильно. Возненавидел иудеев за убиение семьи и мечтает о мести. Он очень богат, да теперь ума не приложит, как богатство свое употребить. Сочувствую я брату. И золото его зря пропадает.

— Теперь, Рахав, как узнал твою историю, еще сильнее страсть моя возгорелась! Жить не могу без тебя. Ты должна стать моей!

— Напоминаю тебе, юноша, я язычница и пока не решилась твоего Бога принять. Как же ты женишься на мне? Командиров и товарищей позабудешь, веру свою из памяти сотрешь?

— Командиры, товарищи? Теперь нет у меня никого! — запальчиво вскричал влюбленный Ахан, — для меня только ты есть на всем свете. А что мне вера? Ты, Рахав — ты моя вера! То, чего душа ищет — то и есть вера! Я понесу эту веру в сердце моем, и никто не вырвет ее оттуда! Все, что ни есть у меня, все отдам за такую веру!

— Я старше тебя, — сказала Рахав, утерев заблестевшие на глазах слезы, — разве пара я тебе? Сейчас не жди моего ответа и ничего мне не возражай. Возвращайся к своим.

Ахан