Куда кануло то благословенное время? И замок был цел, и семья жила безбедно, благополучно. Об этом красноречиво говорят детали состарившейся обстановки, мебель, ее обивка, портьеры. Приметы разных стилей наметанный глаз различил бы без труда: античные колонны, восточные мотивы прослеживались и в Маунтсорреле, и были видны на семейных портретах недавних предков…

Семейные портреты. Они внушали Теодоре чувство особенного благоговения! Она отчетливо понимала: уж они-то должны остаться там, где висят, чего бы это ни стоило ей и Джиму. Коснуться их с меркантильными целями значило бы совершить святотатство. И девушка повторила, словно самой себе, а не Джиму, как поклялась:

— В этой комнате все должно остаться как есть.

— В этой — ваша взяла, согласен, — мгновенно откликнулся Джим, будто все это время вел с нею мысленный диалог. — А в другой — вы зайдите и посмотрите своими глазами! — у стены целая куча чего-то подобного!

Теодора ахнула, прикрыв рот ладошкой, и даже слегка присела.

— Ах, что ты, что ты! Папа над ними работает! Возьми мы что-то оттуда — он немедленно это заметит!

Барон Александр Колвин унаследовал коллекцию Маунтсоррелей, будучи относительно молодым человеком. Дед и отец его не считали заботу о картинах своим личным делом, им хватало осознания, что они ими владеют и тем известны. Неудивительно, что картины начали стареть. Полотна перекосились и выпирали из рам, где-то подсыхала и трескалась краска, и все живописные шедевры потемнели от старости, первоначальные их цвета поблекли, коллекция взывала к спасителю. И таковым решил стать Александр Колвин, едва вступивший в права наследования.

Студент Оксфорда, он сблизился и подружился там с одним человеком, таким же студентом. Помимо уважаемого титула, тот тоже унаследовал огромный дом с богатой коллекцией живописи. Но и — достаточно денег, чтобы поддерживать шедевры в достойном состоянии. Не раз останавливаясь у него в гостях, Александр Колвин сумел доподлинно разузнать, кто по праву считается лучшим из реставраторов в Великобритании. Он хотел, чтобы и коллекция Маунтсорреля выглядела так, словно полотна только что покинули мастерскую художника.

Узнав имя реставратора и его адрес, Александр Колвин договорился с ним о встрече в Лондоне. Слово за слово, и, не имея достаточно средств на то, чтобы коллекцию почти из руин восстанавливал опытный мастер, он убедил того принять себя в ученики. Ему нестерпимо захотелось овладеть навыками, которыми владели немногие. И денег, чтобы расплатиться с наставником, хватало. И он своего добился. Учеником он был прилежным, настойчивым, дотошным, и мастеру понравилось с ним работать. Так что Александр решил, что реставрировать собственное собрание картин — не такая уж плохая идея.

Как-то раз пораньше вернувшись домой, начинающий мастер взялся за дело. Он тщательно и придирчиво обрабатывал одно пострадавшее от времени полотно за другим, как доктор выхаживает доходягу-больного, чередуя разные средства: где-то усиленное питание, где-то массаж, где-то покой и глубокий отдых на свежем воздухе. Постепенно «пациенты» преображались, и наступил тот счастливый день, когда молодой «доктор» сказал себе: он победил все болезни! Коллекция Маунтсорреля приобрела свое былое совершенство. А занятие, которое вначале Александру было продиктовано чувством долга, постепенно стало отрадой его жизни, его необоримой страстью, — и началась, как иногда поддразнивала отца Теодора, его почти профессиональная карьера реставратора.

Да только не все было просто. Беда была в том, что он не брал ни с кого денег, кто бы ни обращался к нему за помощью. Страсть к искусству — это чувство не требует никаких денег, Александр Колвин работал ради чистого искусства, совершенствуя свои навыки и с каждой новой работой встречаясь как с новой любовью, отдавая себя без остатка любимому ремеслу. «Счастье это или трагедия?» — не раз спрашивала себя повзрослевшая Теодора.

Многие друзья, не стесненные в средствах, откровенно злоупотребляли добротой и терпением Александра, просили разобраться с картинами, и это льстило его самолюбию.

Шли годы. У Александра появилась семья, росли двое детей: Филипп и Теодора. Девушка почти не отходила от отца во время его работы и ловила на лету все трудности и секреты ремесла, горько сетовала, что отец, получая за свои услуги одни словесные благодарности, даже не мыслил себе никакой оплаты за свою одержимость искусством. Двое детей и жена голодали, чтобы можно было купить необходимые для реставрации картин самые лучшие материалы. Так продолжалось много лет.

В последний год, однако, Александр захандрил, он постоянно чувствовал себя обессиленным и был вынужден отказывать даже добрым друзьям и знакомым.

Теодора же тем временем, постигнув реставрационную премудрость и поднабравшись опыта подле отца, стала подумывать, а не пришел ли ее час? Не следует ли ей открыть свою практику? Да, она будет реставрировать картины — как отец, талантливо и добротно, но только за плату. Непременно за плату!

Вот только отец ее придет в ужас при одной только мысли, что его дочь будет работать. «Потрясение свалит его с ног окончательно», — уныло думала про себя Теодора. Такого унижения он не переживет.

Однако теперь обитатели Маунтсорреля подошли к той черте, за которой уже не приходится выбирать способ, как достать денег; если денег не будет, отец просто умрет — не только от непонятной хворобы, но и от систематического недоедания.

Когда бывал дома Филипп, то стрелял кроликов на их угодьях и уток, когда те прилетали к ручью, протекавшему через старый парк к некогда прекрасному озеру. Но озеро заросло сорняками, ирисом и кувшинками, которые заполонили почти всю его видимую поверхность.

Но нынче Филиппа не было, Джим не умел обращаться с ружьем, да и в любом случае патроны теперь были им не по карману.

Они держали нескольких кур-несушек, яйца отчасти их выручали, но когда из самых старых, переставших нестись куриц приходилось варить суп, хоть он и получался вкусным, но в целом это мало меняло ситуацию: восполнить «куриный запас» было не на что.

Джим завел небольшой огородик, однако овощи требовали ухода не меньшего, чем картины, как и земля. Так что на грядках вырастали худосочные кривые уродцы, не способные поддержать здоровье немолодого, теряющего последние силы человека, хоть доктор и твердил о необходимости усилить питание и соблюдать диету.

— Мы посмотрим еще наверху, Джим! — обнадеживающе сказала Теодора, тяжко вздохнув и потерев виски, чтобы умалить головокружение. — В моей комнате есть картины Фра Филиппо Липпи[9]. Может быть, папа и не заметит.

Говоря это, она понимала: лишиться этого изображения Девы с Младенцем — было все равно, что утратить частицу себя. Филиппо Липпи хоть и писал на церковные темы, но все его персонажи дышали жизнью, были настолько реальны, столько в них было искренней чувственности, что религиозные сюжеты взывали более к земным человеческим радостям, нежели к библейской нравоучительности и многомудрию.