На площадке перед шлюзом места было уже значительно больше.

– Ну что, по машинам? – Степа повернулся направо, туда, где за полупрозрачной стеной виднелись хищные обводы его «Параболы». Протянул руку с браслетом и запустил программу, отрывающую шлюз. В обычных местах на это требуется минута, чтобы комфортно выровнять давление, но тут был не увеселительный центр. Декстер, готовясь, разинул рот. Резкое шипение вбрасываемого воздуха, отъезжающая вбок дверь – и удар по барабанным перепонкам от перепада давления.

– Вот про это я и говорил, – скривился Степа, – когда имел в виду идеи пацифизма. Никакой заботы о людях.

– Вспомни об этом, когда сзади будет все гореть и взрываться, – фыркнул Шойс. – А дверка эта будет ме-е-едленно так в сторону отъезжать.

– Я как раз вот именно этого и хочу избежать в своей жизни, – парировал Донкат. – Никогда не попадать в ситуации, когда у меня за спиной будет все гореть и взрываться.

Еще один удар по ушам заставил его поморщиться: это Декстер открыл люк, ведущий к его боту. Донкат обернулся. В отличие от мягких, почти ускользающих обводов его «Параболы», предназначенной для получения удовольствия от скорости и маневренности, средство передвижения Шойса назвать просто ботом не поворачивался язык. Квадратная морда его «Тарантула» вполне годилась для таранных ударов при пространственных абордажах. Рубленые формы наводили на мысль о сбрасывающихся на поверхность подразделениях космоштурма, а на крышу так и просилась ноздреватая полусфера уже упомянутого станкового плазменника, который Декстер клятвенно обещался установить уже месяца три. Ну и, естественно, места в этом штурм-танке летающем было более чем достаточно. Степа иногда даже подозревал, что Шойс на самом деле брал бот с прицелом на то, что когда-нибудь ему придется участвовать в боевых операциях на поверхности. Ничем другим его размеры, мощь, и массу объяснить было нельзя. Хотя, может, сакс просто подбирал себе аппарат, в котором он всегда сможет потянуться, не рискуя разнести какой-нибудь прибор?

– Ну что, до вечера? – Донкат забросил в открытый люк кофр с импульсником и аккуратно пристроил рядом оружейные батареи.

– До девятнадцати ноль-ноль, – уточнил Декстер, педантично раскладывающий в специальных гнездах части разобранного плазменника. – Час на раскачку, и в восемь по планетному стартуем вниз. Я хочу успеть вовремя.

– Как скажете, капитан-коммандер, сэр, – Степа отдал честь на саксовский манер. – Мне все равно, это твоя сфера ответственности.

– Вот именно, – значимо согласился сакс. – Так что прошу не опаздывать.

Он закончил с плазменником, разогнулся и хитро подмигнул Донкату.

– Гарантирую, получишь удовольствие.

– Посмотрим, – Степа прыжком оказался в кресле пилота, опустил крышку люка, ткнул пальцем в сенсоры, оповещая парк-систему об отправке, и еще раз отсалютовал забирающемуся на свое «ложе стрелка» Декстеру. На сей раз по-космоштурмовски.

Сакс кивнул в ответ и «Парабола», ухнув разгонными двигателями, прыгнула вперед. Степа счастливо улыбнулся: не все в армейских объектах было неудобно. Здесь, по крайней мере, не было запретов и ограничений на разгонные скорости при старте, как, например, в «общественно значимых» местах.

Степа выжал максимум на форсаже, и вцепился в штурвал, наслаждаясь мощью двигателей. Свет окружающих звезд дрогнул, смазался и потек по лобовому стеклу. Донкат любил это ощущение. Скорость, мощь, звезды. И вселенная вокруг. Его вселенная. Ну, по крайней мере, до основных транспортных каналов-то уж точно.

Он врубил почти на полную гремящую музыку и изо всех сил вытянул на себя рычаг скорости. Судя по радарам, в его распоряжении почти тридцать минут свободного космоса. Вперед! Йо-х-хо!

Он встал. ВСТАЛ. На свои ноги. Медленно, словно во сне поднял руку. Поднес ее к глазам. Долго, очень долго рассматривал ее, как будто видел в первый раз. Хотя, так оно и было. У Барока никогда не было такой руки. Такой замечательной, восхитительной, теплой, живой руки. Он повернул голову. Вернее, захотел повернуть. Тело не послушалось, задергалось. По нему одна за другой начали пробегать короткие судороги. Голова вдруг повисла, вздернулась. Рванулась вбок. Поднятая рука упала плетью. Рудольф-хозяин, спрятанный внутри, попытался вернуть себе контроль над своим телом. Э-э, нет, так не пойдет. Барок слишком долго ждал этого момента.

Ноги вдруг подогнулись и он опять рухнул на пол. Боль. Восхитительная боль! Ошарашенный Рудольф на секунду даже затих, пискнув от непривычной боли, и Барок одним движением вымел его из сознания. Уйди, не до тебя. Боль, восхитительная боль! Барок наслаждался каждым ее мгновением. У него ее никогда не было. У него вообще ничего никогда не было.

Память не вернулась. Она пришла, принесла с собой яркий ворох разноцветных ощущений, идей, намерений, желаний. Но это была не его память. Его мир, его вспышка, его узор так и остались там, между неспешными волнами мира полумрака. Барок не стал полноправным хозяином в этом теле.

Что?! Он не смог?! Он?!

Жажда жизни, жажда свободы, бесконечная тоска заточения взорвалась в голове у Барока. И бывший хозяин, несмелая, серенькая пелена, отгораживающая Барока от полного обладания новым телом, разлетелась в клочья, развеянная огненной, яркой до судорог, волной.

И свет вдруг исчез. Барок почувствовал, что больше не может наслаждаться новым окружающим миром. Горло перехватило, перед глазами заплясал рой маленьких огоньков. Стало… плохо? Только поднявшись, он опять рухнул на пол. И вот эта боль ему не понравилась совсем. Она была плохой. Она говорила о том, что это тело может перестать существовать. Прекратить функционировать. Умереть! Вот это слово.

И Барок испугался. Так, как не пугался уже давно. С того момента, как начал осознавать, что он навсегда останется в этом полумраке среди неспешно перекатывающихся волн бытия. Нет! Он не готов умереть. Не готов потерять то, что найдено после стольких лет ожидания. И он отступил. Перестал рвать на части почти исчезнувшее сознание прежнего хозяина. Он уступит. Этот Рудольф может жить. По-прежнему жить в своей голове. Эй, Рудольф, ты слышал? Ты можешь остаться, я не буду тебя изгонять.

Серые клочки разодранной в клочья пелены продолжали свое беспорядочное кружение. Барок заволновался. Дышать становилось все труднее. А что, если, он так и не сможет собраться? Нет, так не пойдет. И Барок с той же силой, какой только что уничтожал препятствие, начал собирать воедино ускользающие серые клочки. Он собирал их, складывал один к одному и, как мог, пытался заставить их держаться вместе. Дыхания не хватало. Новое тело Барока пробил пот. Нет, только не это. Только живи.

Он успел. В последний момент, но успел. Серых клочков все же хватило на то, чтобы вновь составить из них полотно, перегораживающее их общее сознание. Но она не двигалась. Не дышала. Не жила. Но в самый последний момент, когда отчаяние вновь затопило Барока, перед его гаснущим взором полыхнул чистым, живительным светом узор. Его узор. Не оставивший хозяина в беде.