– Ясно, это она сперла наши пироги и колбасу, вон какая крупная, и лапы сильные. Это ведь та разновидность, которая уносит целиком плоды турвилии, чтобы выклевывать семечки, там тоже вес полтора-два кило… Но как может быть, что она за компанию с этими котами, и те ее не съели, и они, суки, вместе продукты у людей воруют?..

Тут Ола заметила, что спутник ее не слушает – и не потому, что игнорирует. Он глядел на что-то вне ее поля зрения. Повернувшись, девушка увидела в десятке метров от себя каларну, вставшую на задние лапы. Массивное туловище редкого серебристо-бурого окраса, узкая вытянутая морда, на голове короной торчат рога цвета слоновой кости, острые, словно клинки – чем зверюга старше, тем их больше, у этой их семь или восемь. Гибкого мощного хвоста с гроздью таких же рогов-ножей на конце отсюда не видно, он позади, но ударить хвостом древесная каларна может почти из любой позиции.

Хозяйка чащи смотрела на людей, однако не нападала, не издавала ни звука, не шевелилась. И вовсе это был не зверь, а как будто женщина в серебристо-буром плаще до пят и белом костяном венце… Ола моргнула, ничего не изменилось. Какая она высокая, выше Валеаса, хотя при жизни была обычного роста.

– Изабелла?..

– Не обижайте их. Надо же им добывать пропитание.

– Они твои? – еле смогла выдавить Ола.

Ей хотелось спросить о другом. Обо всем сразу, но для этого и слов-то нет в человеческом языке. Страх, может, и был, но она его не чувствовала – только тянущее болезненное ощущение в животе и слабость в коленях. Наверное, так и уселась бы на снег, если бы Валеас не придержал ее за ворот куртки.

– Они сами по себе. Живут здесь. Куропатка потеряла свой выводок, а у котят погибла мать, вот она и стала о них заботиться. Выкармливала ягодами. Как ни странно, они на такой диете выжили, потом начали охотиться – только куропаток не трогают, это для них не добыча. И не разбегаются, так и держатся стаей, хотя для их вида это нетипично.

Голос Изабеллы. Ее интонации, ее манера говорить. Но бледное красивое лицо неподвижно, как маска.

– Почему… Почему ты позволила себя убить?

– Ты ведь и сама догадалась.

– Тебя больше нет, а они остались, – с досадой и неприязнью процедил Валеас. – Могла бы уйти в Лес…

– Кто с вами сейчас разговаривает, если меня нет? Я и так ушла в Лес, и можно сказать, что Лес получил в моем лице оператора, который будет работать над решением известной тебе проблемы. Если они выпустят из рук то, что однажды присвоили, я позабочусь о том, чтобы второго шанса у них не было. Так что они просчитались, но даже если они это поймут, ничего изменить уже не смогут.

– Разве не лучше было остаться с нами и дожить до конца свою человеческую жизнь? – спросила Ола, стараясь перебороть рвотные позывы.

Реакция организма на это, независимая от сознания, которое понимает, что Изабелла – даже в таком варианте – ничего плохого им не сделает. Интересно, Валеаса так же плющит или ему хоть бы что?

– Не ценой других человеческих жизней. И я по-прежнему с вами. Когда ты приходишь в Лес и раскрываешься для Леса, ты и со мной вступаешь в контакт. Я теперь его часть – лесной дух, сохранивший человеческую память. Я давно готовилась к такому существованию, а они об этом не знали.

– Кто – они?

Уж навести порчу на этих уродов она постарается, дело нехитрое…

– Валеас когда-нибудь тебе расскажет – когда будет уверен, что ты не наделаешь глупостей. Хорошо, Валеас?

Девушка его не видела, но, наверное, тот кивнул.

– Мне пора. Передайте Текусе, что я ее встречу, когда придет срок.

На глаза навернулись слезы, Ола рванулась вперед – обнять на прощание, но Валеас удержал ее за шиворот.

– Не подходи, – мягко сказала Изабелла. – Если повиснешь на шее у каларны, для нее это будет тот еще шок, люди до сих пор на нее не кидались.

– Причем тут каларна?

– Это она стоит перед вами на задних лапах, а ты сейчас видишь наведенный морок. Мы с этой каларной подружились, и она допускает меня в свое сознание, чтобы я могла смотреть ее глазами. Произвольно создать себе новый физический носитель я не могу, но с лесными обитателями всегда можно договориться.

Ага, потому и рост нечеловеческий, а венец с несимметричными зубьями цвета слоновой кости – это на самом деле рога, и за неподвижным лицом скрывается узкая костистая морда зверя… Это вовсе не Изабелла – и в то же время Изабелла здесь, перед ними. Олу снова начало мутить: слишком зыбок этот мир, хотя, пока находишься на островке обычной повседневной жизни, все кажется простым, раз и навсегда определенным.

Серебристо-бурая каларна тяжело опустилась на четыре лапы и, не взглянув на людей, нырнула за седой полог лишайника. Торчащие гроздью хвостовые рога зацепились за корень, длинный хвост недовольно вильнул и исчез. Словно ничего и не было, только свисающий до земли лишайник еще некоторое время колыхался.

– Пойдем, – бросил Валеас.

Они двинулись обратно. Шайки лесных воришек на прежнем месте уже не было, только пестровато-белое перо застряло в переплетении засохших корешков. Ола подобрала его и положила в карман.

Шли молча. Как будто уносишь с собой чашу студеной лесной воды, кристально чистой, с горьковатым хвойным привкусом, и важно не расплескать по дороге. О ёлке вспомнили под вечер, когда до береговой стены оставалось с полчаса ходу. Срубили первую попавшуюся.

До дома добрались уже в темноте, при свете фонарей, разрисовавших сугробы на улицах узорами черных теней. Текуса отворила им и проворчала, едва глянув на ёлку:

– Ну, наконец-то!