в дальнейшем легло в основу культа поклонения Христу, как Богу. То есть, они могли оказаться незнакомыми с совершенно фундаментальными христианскими догматами, по какой причине столетиями(!) пребывать в «ересях» и «заблуждениях», что по христианскому вероучению вело их прямо в ад, на вечные муки!

И кто же был бы виноват в возникновении этих ересей и заблуждений у целых христианских групп, и в их соответствующих последствиях? Не только промолчавшие о Рождестве Евангелисты Марк и Иоанн, но плюс еще апостолы Петр, Павел и другие — все те основатели христианской религии, которые в своих произведениях почему-то «не соблаговолили» ни словом упомянуть о событиях Рождества.

Могли ли почтенные Апостолы и Евангелисты не понимать и не предвидеть всех этих возможных последствия своего молчания о Рождестве? Разумеется, не могли! А потому, не отказывая почтенным Апостолам и Евангелистам в понимании столь очевидных вещей, придется констатировать, что «рождественское молчание» не только Марка и Иоанна, но и всех других авторов Нового Завета может иметь только одно объяснение.

Все они, все «промолчавшие авторы» новозаветных писаний, никаких рождественских историй попросту не знали. Знали бы — непременно описали бы все и в мельчайших деталях!

Однако это еще не все — здесь напрашивается еще один вывод, столь же очевидный, сколь и неожиданный. Если о Рождестве ничего не знали «новозаветные молчуны», то это может означать лишь одно: в компании Апостолов и их ближайших учеников, этих историй не мог знать… никто!

В узкой и сплоченной группе единомышленников, истории такого содержания и значимости попросту не могли бы не обсуждаться, многократно и подробно, абсолютно между всеми, входившими в группу, а потому, соответственно, и знать их должны были не иначе, как именно все. Если же вдруг выясняется, что несколько человек из этой группы таких историй точно не знали, это может значить одно: эти истории в группе вообще никогда не обсуждались, чему может быть только одна причина — их в этой группе никто не знал.

И вот тут стоит насторожиться. Ведь «никто» значит именно «никто», из чего следует, что и Апостол Матфей, и Евангелист Лука, в чьих Евангелиях и наличествуют истории Рождества, на самом деле этих историй… не должны были знать!

Согласитесь, возникает явный и весьма странный парадокс. С одной стороны, истории Рождества в Евангелиях от Матфея и от Луки имеются, а с другой стороны, анализ ситуации с авторами этих Евангелий приводит к выводу, что они никак этих историй знать не могли!

Но, если это так, тогда откуда эти истории взялись в Евангелиях от Матфея и от Луки? Хороший, как говорится, вопрос…

И на этот хороший вопрос мы найдем ничуть не менее хороший ответ, но сделаем это чуть позже, после того, как ознакомимся с еще одной — и весьма существенной, — несуразностью в евангельских текстах, связанных с Рождеством. Так что «хороший вопрос» пока запомним и сделаем небольшое, но необходимое отступление на пути к хорошему же на него ответу.

Несуразность Третья. История о Марии, считавшей Иисуса… бесноватым!

Несуразность, о которой идет речь, связана с эпизодом, имеющимся в обоих Евангелиях (Мф. 12:46–50, и Лк. 8:19–21), в которых имеются истории Рождества, но при этом смысл данного эпизода настолько противоречит этим историям, что остается только поражаться тому, как они вообще могли оказаться в одном повествовании.

Ведь согласитесь, что эпизод, в котором Иисус вдруг проявляет прямую грубость и пренебрежение по отношению к своей матери, совсем не вяжется с идиллическими рождественскими картинками… А уж когда удается выяснить мотивационную подоплеку этой истории, невозможность ее смыслового согласования с историями Рождества становится просто вопиющей!

Но — обо всем по порядку…

В эпизоде, о котором идет речь, описывается ситуация, когда к Иисусу, беседовавшему с народом в некоем доме, приходит его мать Мария в компании с другими своими детьми — братьями и сестрами Иисуса. Придя, они обнаруживают, что не могут пробиться к нему из-за многочисленности посетителей, заполонивших весь дом и даже стоявших на улице. Тогда Мария просит кого-нибудь передать Иисусу, что она, с его братьями и сестрами, стоит на улице и хочет увидеться и поговорить с ним. Просьбу ее исполняют, и сообщают Иисусу весть об ожидающих его на улице родственниках. И с этого момента обычная, казалось бы, житейская ситуация, начинает вдруг приобретать неожиданный и странный оборот…

В ответ на это, согласитесь, совершенно нормальное известие и абсолютно естественную просьбу, Иисус реагирует, вдруг, не просто резко, а, по непонятным причинам, крайне негативно и даже агрессивно! Он не благоволит попросить народ чуть-чуть расступиться и пропустить к нему хотя бы его мать; он не пытается отложить на время свои беседы и сам выйти к ней навстречу, оказав ей сыновью любовь и почтение; он даже не пытается просто вежливо попросить своих родных подождать, пока он освободится…

Вместо всего этого, он не просто категорически отказывается выйти к ним, но и облекает свой отказ в форму практически публичного отречения от них!

Судите сами. Вот как все это описано у Матфея: «Когда же Он еще говорил к народу, Матерь и братья Его стояли вне дома, желая говорить с Ним. И некто сказал Ему: вот, Матерь твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с Тобой. Он же сказал в ответ говорившему: кто матерь Моя, и кто братья Мои? И указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя, и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Отца Моего, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мф. 12:46–50).

На этом описание эпизода обрывается, оставляя читателя в смутном, неприятном удивлении: зачем же так-то?..

Ведь только представить себе его мать, которая всего-то пришла увидеться и поговорить с сыном! Мать, стоящую и ждущую на улице, и вдруг получающую от каких-то людей ответ, что сыну не просто недосуг с нею пообщаться, но что вообще — она ему ничуть не дороже и не ближе всех тех посетителей, что окружают его в данный момент, и потому она вполне может отправляться себе восвояси. Что она, по всей видимости, и сделала, побредши по дорожной пыли, в окружении других своих детей, туда, откуда пришла…

Даже сегодня, когда почтение к родителям отнюдь не занимает столь высокого места в системе нравственных ценностей, как это было раньше, такого рода поступок воспринимается, как крайне грубый и предосудительный. А уж в то время, когда в иудейской среде заповеди Моисеевы были непреложным законом жизни и за их нарушение сурово карали