Ведь это основное повествование начиналось у него (точно так же, как и у остальных евангелистов Нового Завета) с истории крещения Иисуса, преподанного именно Иоанном Крестителем, так что Лука вполне мог дополнить свое повествование историей, взятой от иоаннитов, поскольку она давала его читателям представление о том, что Иисус принял крещение не от кого попало, а от самим Богом отмеченного пророка! Правда, рангом бывшего, разумеется, гораздо ниже Иисуса…

Чтобы это подчеркнуть, Лука, рассказав (с помощью истории, взятой у иоаннитов) о чудесных обстоятельствах зачатия и рождения Иоанна, в конце просто отправляет Иоанна в пустыню, «до дня явления Израилю». А поскольку следующее появление Иоанна в повествовании Луки связано уже с крещением Иисуса, создается стойкое впечатление, что именно — и практически только лишь! — для крещения Иисуса и был порожден Богом великий пророк Иоанн. Таким образом, поместив в свое Евангелие этот, совершенно иоаннитский по своему содержанию, рассказ, утверждающий богоизбранность и величие Иоанна, Лука мастерски использует его для утверждения авторитета Иисуса.

Тогда же, когда впоследствии к его Евангелию стали дописывать истории Рождества, то часть этих историй, а именно — благовещение ангела Гавриила Марии и ее визит к Елизавете, матери Иоанна, была вставлена прямо в рассказ об Иоанне, а основной материал был добавлен к Евангелию в виде отдельной главы.

То, что материал про визит Марии к Елизавете является именно вставкой, хорошо видно из двух обстоятельств. Первое, это то, что удаление данного рассказа (стихи с 26 по 56) из повествования об Иоанне, никак не нарушает само это повествование ни в его ходе, ни в его смысле: прервавшись на 24–25 стихах, рассказывающих о том, что престарелая Елизавета пять месяцев старалась скрывать свою нежданную беременность, оно спокойно возобновляется на стихе 57, в котором говорится, что ей пришло время рожать, и она родила сына. В описании дальнейших событий, связанных с рождением Иоанна, нет никаких упоминаний о Марии, как и не было их вплоть до стиха 26, что безусловно придает рассказу о встрече и общении Марии и Елизаветы характер очевидной текстовой вставки.

Второе обстоятельство, говорящее о том, что история с Марией и Елизаветой является позднейшей вставкой в ранний рассказ о рождении Иоанна, заключается в том, что согласно этой истории, Мария, прибыв к Елизавете, когда та была на шестом месяце беременности и пробыв у нее в гостях, как у своей родственницы, около трех месяцев, вдруг перед самыми родами взяла, да и убыла к себе домой.

Понятно, что автору этой вставки нужно было удалить Марию из повествования, поскольку далее в рассказе о рождении Иоанна Крестителя она не упоминается, что он и сделал простым, как говорится, росчерком пера. Но поскольку дописывались истории рождества уже в IV веке, после Никейского собора, созванного в 325 году Римским императором Константином, то писались эти истории людьми греко-римской культуры, имевшими, в отличие от писателей-евангелистов I–II веков, весьма смутные (если вообще какие-либо!) представления о традициях иудеев тех времен.

А ведь в соответствии с этими традициями, родственников принято было созывать(!) на предстоящие роды младенца, а не отсылать их домой прямо перед ними, и потому отъезд Марии домой непосредственно перед родами своей родственницы, был бы грандиозным скандалом, а отнюдь не тем рутинным эпизодом, каким он описан!

Если бы Марию отослали хозяева, то они не только нанесли бы ей и всему ее роду величайшее оскорбление, но и нарушили бы общий закон гостеприимства, что на востоке является чем-то просто немыслимым. Если же допустить, что Марию, прогостившую в доме Елизаветы три месяца, никто домой не отсылал, а это она сама так решила — взять и уехать домой непосредственно перед родами, то в этом случае уже она нанесла бы тяжелейшее оскорбление хозяевам!

В случае же, если у Марии вдруг произошло нечто настолько важное и экстраординарное, что обеими сторонами — и гостьей, и хозяевами, — было бы воспринято, как достаточно серьезное основание, извиняющее неожиданный отъезд, то об этом непременно было бы сказано в описании всей истории родственного визита Марии. Но нет в этой истории ни о чем таком ни единого слова, отъезд Марии подается, как совершенно ординарное, рутинное событие, из чего следует, что писал этот рассказ отнюдь не тот же самый человек, который написал остальной — без историй Рождества, — текст Евангелия от Луки, а кто-то далекий от того, о чем он писал.

Таким образом, мы со всей очевидностью приходим к выводу, что тексты, найденные на фрагментах папируса II–III веков, относятся к истории, рассказывающей исключительно о зачатии и рождении Иоанна Крестителя, а фрагмент о визите Марии, приспосабливающий эту историю про Иоанна к теме Рождества, является позднейшей вставкой, как и все вообще тексты о Рождестве.

Что же касается самого появления этой истории про Иоанна в составе фрагментов папируса рукописи Р4, то она, скорее всего, могла быть, как уже говорилось, использована Евангелистом Лукой в качестве предисловия к основному повествованию его Евангелия, поскольку начиналось это повествование с истории крещения, которое преподал Иисусу именно Иоанн. Хотя, в принципе, нельзя исключать и того, что эту историю, изначально в Евангелии от Луки все же отсутствовавшую, некий владелец данной конкретной рукописи мог просто хранить вместе рукописью Евангелия, а уже ученые, эту рукопись восстанавливавшие, соединили все в единый текст, действуя, как говорится, «на автомате».

Но так или иначе, а в любом случае, рассматривавшиеся нами фрагменты рукописи Р-4 Евангелия от Луки, не являются частью описания Рождества Иисуса Христа, что позволяет сказать, что на сегодняшний день не имеется ни одной рукописи Евангелий, как от Матфея, так и от Луки, написанной ранее IV века, в которой имелись бы истории Рождества.

Глава 4. Император Константин Великий, как творец христианской церкви

Но почему же истории Рождества все же появились в текстах двух Евангелий, и почему это произошло именно в IV веке? Дело в том, правивший в то время Римский император Константин Великий, проникшись симпатией к христианству, решил не только прекратить всякие гонения против него, но и более того — сделать эту религию равной по своему статусу с прочими официально признаваемыми в Империи религиями…

Общераспространенным является мнение, что Константин тогда придал христианству статус государственной религии, что означало отказ от всех прочих религий — отказу от «язычества», — и установление по его указу абсолютного доминирования христианства. Однако, это вовсе не так.

Ни от какого «язычества» Константин отказываться не собирался, а его действия по отношению к