может быть ни один римлянин. Слово это звучит благочестиво в устах поклонников богини, но прочие обычно употребляют его в качестве вульгарного эпитета («Ты, грязный галл!»); мысль о том, что мужчина может стать евнухом, даже ради служения божеству, остается непривычной и отталкивающей для большинства римлян. Я не помнил, чтобы когда-нибудь учил этому слову Диану, но в ее лексиконе то и дело появлялись словечки, почерпнутые явно не у меня. Я подозревал, что она набирается их у своей матери.

— Да, — печально произнес Дион, — поразмысли над этим, Гордиан: что может быть общего у философа и галла — человека, живущего разумом, и человека, оставившего все доводы рассудка? Ха! Обстоятельства создают необычные союзы. И чем ужаснее обстоятельства, тем необычнее союз. — Он бросил косой, угрюмый взгляд на евнуха, затем вдруг на лице его отразилось сомнение. — Я не хотел придать этой метафоре буквальный смысл, разумеется. У вас в латинском языке есть подобное выражение? Об обстоятельствах и союзах?

— Да, довольно близкое по смыслу.

Он кивнул, довольный, что его поняли правильно. На самом деле его латынь была безупречной, хотя он и говорил с отчетливым александрийским акцентом, с особыми интонациями человека, родившегося в Египте, чьи предки и родной язык родом из Греции. Слушая, как он говорит, больше не пытаясь выдать себя за женщину, я вспоминал, как звучал его голос много лет назад, годы сделали его более хриплым, но это был все тот же голос, которому я старательно внимал на ступенях храма Сераписа в Александрии будучи молодым человеком, желающим узнать как можно больше об этом мире. Голос Диона перенес меня к давним воспоминаниям, далеко от Рима.

Покончив с формальностями, мы снова уселись, за исключением Дианы, которая, извинившись, вышла из комнаты, чтобы, вне всякого сомнения, рассказать обо всем матери. Дион прочистил горло.

— Так значит, ты меня не забыл?

— Учитель, — сказал я, потому что именно так я называл его в Александрии, и мне казалось неудобным обращаться к нему просто по имени, хотя я давно уже вышел из возраста, которому предписаны подобные проявления вежливости, — конечно, я помню. Тебя трудно позабыть!

— Я думал, после стольких лет… И потом, когда мне назвали твое имя, мог ли я быть уверен, что ты все тот же Гордиан, которого я знал давным-давно? Разумеется, имя необычное, и, кроме того, о тебе говорили, что в молодости ты бывал в Александрии, и вообще все, что о тебе говорили, звучало как дерево, которое могло бы вырасти из саженца, — такое выражение у вас тоже есть? И я употребил верное наклонение? Хорошо. Так вот, когда вокруг меня столько опасностей и столько предательства — ты понимаешь, почему я не мог прийти к тебе открыто? Почему я не сразу назвал свое имя? Почему мне пришлось подозревать даже твое превосходное вино? — Он смущенно посмотрел на меня и принялся грызть ногти. — Даже увидев тебя, я все же не был уверен, что ты — тот Гордиан, которого я знал когда-то в Александрии. Время изменило всех нас, и ты тоже надел своего рода маску.

Он жестом указал на мое лицо. Я дотронулся до подбородка и понял, что он имел в виду бороду. Я улыбнулся:

— Да, в те годы я бывал чисто выбрит. Александрия — слишком жаркий город для бороды, да и потом я был еще слишком молод, чтобы растительность на моем лице напоминала настоящую бороду. Или ты имеешь в виду, что черные волосы слишком густо перемешаны с седыми? Седина и морщины — невольная маска, которую, я полагаю, носит каждый, кто живет достаточно долго.

Дион кивнул и продолжал изучать мое лицо, все еще пытаясь решить, можно ли доверять мне.

— Мне приходится быть очень осторожным, — сказал он.

— Да, мне известно кое-что о твоем положении, — сказал я. — И о вашем плавании из Александрии, и о нападениях на ваше посольство после того, как вы высадились в Неаполе, и об опасностях, которые угрожают вам здесь, в Риме, при том что сенат смотрит на это сквозь пальцы. В последние дни на форуме только и разговоров, что о «египетском кризисе», как прозвали эту ситуацию.

— Но все равно, как ты догадался, что перед тобой Дион? — спросил маленький галл, наливая себе еще вина. — Мы благополучно прошли в наших нарядах по улице. Даже учитывая, что при ближайшем рассмотрении они не были столь уж убедительны…

— Да, — сказал Дион, — как ты догадался, что это именно я? Уверен, ты не узнал меня в лицо — я все время держался в тени, да еще женский грим, да все эти годы… И конечно, меня выдал не голос, потому что я старался говорить, как женщина, и вообще побольше молчать, а мои речи ты слышал очень давно.

— Учитель, я ничего не могу сказать наверняка о цели вашего визита ко мне, но полагаю, что она связана с той репутацией, которую я заработал себе за эти годы: меня называют Сыщиком. Я понял, кто вы такие почти сразу же. Если бы я оказался неспособен на такую мелочь, вы зря потеряли бы время, явившись сюда.

— Проясни, — произнес Дион своим ровным, учительским тоном.

— Да-да, объясни, что ты имеешь в виду, — засмеялся маленький галл, поднимая чашу с вином и отбрасывая со лба белокурые пряди.

— Ну хорошо. То, что вы не те, за кого себя выдаете, — это было очевидно сразу же не только мне, но и Диане, и даже Белбону, моему привратнику.

— Что же меня выдало? — спросил Дион.

Я пожал плечами.

— Мелочи. Кто может перечислить все различия между тем, как ходят, говорят и держат себя мужчины и женщины? Актер на сцене может изобразить женщину достаточно убедительно, но актер специально тренируется для этой цели. Просто раскрасить лицо и надеть столу еще недостаточно, чтобы перестать быть самим собой.

— Так мой наряд не был убедителен вовсе? Будь точнее, ведь если я не могу ходить в этом обличье, мне придется подыскать другое. Для меня это вопрос — вопрос жизни и… — Он снова сунул в рот ноготь, но, обнаружив, что там уже нечего обкусывать, стал нервно тянуть себя за складки на шее.

— Ну, прежде всего тебя выдали ногти. Римские матроны превращают свой маникюр в целый ритуал.

— А! — Он с отвращением посмотрел на свои ногти. — Ужасная привычка. Она вернулась ко мне с тех пор, как я оказался в Италии. Похоже, я не могу с ней больше справиться.

— Даже если ты снова отрастишь ногти, тебя все равно выдадут руки. Таких черных, загорелых рук