Вот эту именно книгу сканировали всего только раз, когда каталогизировали. На переплете автор не значится, и внутри упоминания, кто ее написал, не нашли, поэтому в каталог ее ввели под обозначением “Неизвестный”, и начинала она среди авторов на букву “Н”, но потом, по мере того как перемещались вокруг соседние книги, в алфавите она заблудилась. Иногда ее снимают с полки, разглядывают, а потом возвращают на полку. Переплет ее покороблен, и как-то некий профессор даже просмотрел несколько начальных страниц, полистал и отставил с намерением к ней вернуться, но не вернулся, забыл.

Ни один человек не прочел эту книгу от корки до корки, всю целиком – ни разу с тех пор, как она попала в библиотеку.

У некоторых (включая забывчивого профессора) мелькала мысль, что этой книге место не здесь. Что, пожалуй, она заслуживает находиться в особом хранилище, в которое, чтобы туда попасть, студентам надо запрашивать письменное разрешение, и библиотекари зорко следят за ними все время, пока они разглядывают редкие книги, и никому не позволено оттуда ничего выносить. На этих книгах штрихкодов нет. Многие из них брать в руки можно только в перчатках.

Но эта книга остается в основном фонде. В обездвиженном, гипотетическом книгообращении.

Переплетена она в когда-то насыщенно винного цвета ткань, которая, состарясь, выцвела и потускнела. По крышке переплета была надпись тиснением, но позолота осыпалась, буквы стерлись, и оставшиеся от них вмятинки похожи на иероглифы чуждого языка. Верхний уголок непоправимо заломлен вследствие того, что с 1984 по 1993 год, когда книгохранилище было переполнено, книга лежала в коробке, придавленная толстенным томом.

Сегодня январский день из тех, когда каникулы кончились, а занятия еще не начались, учащиеся съезжаются в распростерший объятия кампус, и уже проводятся лекции, студенческие конференции и репетиции театральных спектаклей. Постканикулярный разогрев перед наступлением жизни по расписанию.

Закери Эзра Роулинс приехал в кампус, чтобы досыта начитаться. На этот счет он чувствует себя слегка виноватым, поскольку бесценные зимние часы следовало бы посвятить видеоиграм (сыграть, переиграть, провести аналитику), что входит в подготовку к диссертации. Но он столько времени торчит перед экраном, что испытывает непреодолимое желание дать глазам отдохнуть на бумаге. Он оправдывает себя тем, что все на пользу, что многие проблемы пересекаются, а уж видеоигры так точно тематически пересекаются с чем угодно.

Читать роман, полагает он, в сущности, то же самое, что играть в игру, только в книге все решения за тебя уже приняты, причем приняты автором, который в этой игре мастак. (Жаль, конечно, что книжки типа “выбери-себе-приключение-сам” вышли из моды.)

Также он прочитал (или перечитал) великое множество детских книг, потому что истории, рассказанные в них, на его взгляд, больше похожи на истории, и теплится у него подозрение, что этой привязанностью проявляет себя предстоящий ему кризис четверти жизни. (Чуть ли не всерьез он ожидает, что в день двадцатипятилетия, до которого осталось всего два месяца, этот кризис зримо появится у него перед глазами как циферблат.)

В библиотеке считали, что он изучает литературу, пока кто-то не завел разговор, в ходе которого пришлось признаться, что на самом деле он занимается этой новой пока областью, IT-технологиями, цифровыми средствами коммуникации. По своей тайной самоидентификации он заскучал сразу, как только она рассыпалась, он и думать не думал, до чего ему нравится эту личину носить. Надо полагать, он и внешне похож на студента-литературоведа, с этими его очками в квадратной оправе и толстыми свитерами крупной вязки. Никак ему не привыкнуть к зимам Новой Англии, особенно к такой, как сейчас, когда снег сыплет и сыплет без остановки. Он укутывает свое взращенное на юге тело в слои шерсти, заматывается шарфами и согревается горячим какао из термоса, в который иногда еще подмешан бурбон.

До конца января две недели, и Закери почти уже исчерпал свой список намеченных к прочтению классиков детской литературы, по крайней мере тех, что нашлись в этой библиотеке. Поэтому он решил, что переключится на те книги, которые вообще собирался прочесть, и на те, которые возьмет наугад, после пристрелочного просмотра первых страниц.

Это стало его утренним ритуалом, в тишине и покое выбрать на библиотечных стеллажах книги, а потом вернуться в свою комнату и читать день напролет. В атриуме, внутреннем дворике под стеклянной крышей, на коврике у входа он сбивает с сапог снег, бросает в книгоприемник “Над пропастью во ржи” и “Тень ветра”, а сам думает о том, не поздновато ли, полтора года убив на магистерскую диссертацию, засомневаться в выборе специальности. Впрочем, тут он напоминает себе, что IT-технологии его тоже очень даже интересуют и что, проведи он пять с половиной лет, корпя над литературой, она ему, скорее всего, тоже бы поднадоела. Специализация в чтении, вот что было бы ему по душе. Никаких докладов, никаких экзаменов, никаких исследований, читай себе, да и только.

В том разделе книгохранения, где представлена художественная литература – два этажа вниз по лестнице и дальше по коридору, увешанному литографиями в рамах, видами кампуса вскоре после его основания, – никого нет, и это обычное дело. Когда Закери идет между стеллажей, шаги отдаются эхом. Эта часть здания построена раньше и являет собой контраст ярко освещенному атриуму при входе. Тут потолки ниже, книги стоят снизу доверху, и тусклые прямоугольники света исходят от лампочек, которые то и дело перегорают, сколько их ни меняй. Вот разбогатею после учебы, думает Закери, сделаю целевое пожертвование, пусть отремонтируют электропроводку в этой части книгохранения. Света для чтения здесь достаточно благодаря З. Э. Роулинсу, выпуск 2015. Пользуйтесь на здоровье.

Он ищет, где книги на У, потому что в последнее время стал большим почитателем Сары Уотерс, и хотя в каталоге числится несколько ее книг, на полке стоит только “Маленький незнакомец”. Он его и откладывает, а потом приступает к розыску книг, по его личной классификации относящихся к “таинственным”, то есть тем, названия которых ему неизвестны, а об авторах он не слышал. Начинает с того, что высматривает книги без надписи на корешке. Дотянувшись до верхней полки, для чего студенту пониже ростом понадобилась бы стремянка, он вытягивает том в холщовом, винного цвета переплете. Ни слова ни на корешке, ни на переплете, поэтому Закери открывает книгу, чтобы взглянуть на титульный лист.

Переворачивает страницу, нет ли сведений, кто автор, но там сразу начинается текст. Смотрит в конец – никаких выходных данных, только штрихкод приклеен на форзац под задней обложкой. Он возвращается к началу, однако ж не находит ни значка авторского права, ни даты издания, ни сведений о тираже.

Видно, что книга старая, а Закери, не слишком сведущий в истории книгопечатания и переплетного дела, понятия не имеет, с какого времени подобные сведения приводят в книгах, может, в очень старых им и не полагается быть. Между тем отсутствие автора внушает ему беспокойство. То ли тут типографский брак, то ли титульный лист выпал и вложен где-то между страниц. Перелистав все, он видит, что страниц кое-где недостает, пропуски тут и там, края истрепаны сплошь да рядом, но титульного листа нет.