когда-то ходили в паломничество в Лхасу и видели Шестого далай-ламу, они должны были его узнать. В биографии подробно повествуется о годах скитаний и жизни «после смерти». Ученики и последователи не могли бы не понять, будь это рассказ лже-далай-ламы.

А вот доводы тех, кто так не считает, а именно мои. Первое. В биографии «нового» далай-ламы много его стихов. Это фрагменты, полные рассуждений о тщете бытия и нравоучений ввиду неизбежности смерти —обычные для буддийской назидательной поэзии, тривиальные и даже ходульные. Они никак не могут быть поставлены в один ряд с изящной, полной чувственности поэзией Цанъянгьяцо. И хотя мои умные подруги утверждают, что талант вырождается и умирает, когда сочинитель встает на путь проповеди, начинает мнить себя знающим истину и обязанным нести эту истину людям (что случилось, скажем, со Львом Толстым или Никитой Михалковым), я все же думаю, что в этом случае умирает душа творения, но не форма. Так, Толстой продолжал создавать романы и повести, «Отца Сергия», например, а Михалков снимать свои кинополотна. Шестой далай-лама же «перестал» писать стихи. То, что ему приписывается, это трактаты, каких не встретишь даже у третьесортных авторов.

Второе. В короткой истории жизни нашего героя он предстает жизнелюбивым, упрямым, несговорчивым, своенравным и искренним молодым человеком. «Новый» ― не такой. Он смиренный, благочестивый. Если же он скрывал свои страсти, то это и вовсе тибетский Тартюф.

И третье. Все биографии высших лам, в общем-то, написаны по шаблону. Главное ― какие посвящения получил, в каких церемониях участвовал, какие чудеса творил. И все же в них просвечивают реальные факты и события. А биография, о которой идет речь, ― один сплошной шаблон. В ней очень смутно представлена жизнь «до смерти», высокопарно, но более или менее информативно ― жизнь в Алашани, и совершенно мифологизированно и общо ― десять лет «скитаний». Я предполагаю, что о настоящей жизни Цанъянгьяцо «новый» знал мало, поэтому отделался общими рассуждениями о далай-ламах как о земных воплощениях бодхисаттвы Авалокитешвары. О десяти годах до Алашани он напридумывал сказок. А о жизни в Алашани рассказал более или менее правдиво.

Однако всё это только предположения. И папа, и те, кто изучал жизнь Шестого позднее, и я ― все мы крутились вокруг той, записанной Агвандарджей, биографии. Но она не давала ответа. Возможно, искать надо в памяти народа, в каких-то местных примечательностях. И я решила поехать в Алашань.

Лучше бы сидела дома, пила кофе и смотрела английские детективы!

Часть вторая. В седьмой дияне 3 ветры

Уже в гостинице главного города Алашани во мне признали дочку папы.

– Да, да, это правда, ― сказала я. Зачем я буду скрывать? Это как-то недостойно. Конечно, иногда бывает утомительно, так как папа в монгольском мире чрезвычайно популярен. Каждый хочет с тобой сфотографироваться, приходится участвовать в череде застолий. Но что делать, если я ― действительно дочь.

В Алашани мне это помогло, как всегда. Сразу нашлась машина, чтобы ехать до монастыря Барун-хийд, бывшей резиденции «нового» Цанъянгьяцо. Сопровождать вызвался милый человек, то ли учитель, то ли журналист по профессии, а в душе ― страстный краевед. Везде есть такие энтузиасты —исследователи своего родного края.

Монастырь располагается в красивой пади. Алашань ― это почти пустыня, скудная растительность, много песка. Падь же была закрыта от ветров высокими грядами холмов, поросшими зелененькой травой и кустами. Отдохновение души и тела! Но меня постигло жестокое разочарование ― монастырь оказался абсолютным новоделом. Недавно построенные храмы, аккуратно разрисованные танки4 божеств, свежеокрашенные заборчики и бордюрчики… Ни одной вещицы, которой пользовался или хотя бы держал в руках сам Владыка. Ни-че-го!

Я не вполне уверена, как к этому относиться. С одной стороны, для верующего главное не аутентичность, а освященность святынь. Но и смотреть, как фрески VIII века закрашивают анилиновыми красками, больно до дрожи.

Итак, здесь не было ничего, что помогло бы разобраться в истории с двойником/недвойником Далай-ламы. Я старательно вдыхала аромат пади: вдруг на меня снизойдет озарение? Бывает же. Так говорят. Смотрела на горы, на небо. Отрешалась. Очищалась. Забывалась… Все попусту.

Напоследок мы забрались в отшельническую обитель Далай-ламы – маленький храм высоко в горах. Здесь он отдыхал от суеты и медитировал.

Перед храмом было помещение с огромным камнем, который странно нависал над поверхностью и при ударе деревянной колотушкой издавал звук, похожий на гул. «Любимый камень Далай-ламы, ― сказали мне. ― Он ударял по нему во время медитации».

Я несколько раз стукнула колотушкой по камню. Камень загудел.

– Ум хэрэ бадман дари бадзар гирда хаин хирва хулу хулу хум пад! ― пробормотала я для солидности дхарани5, которым меня научил отец. Дхарани Хаягривы6.

В этот момент я почувствовала резкий прямой в правую скулу. Я не боксер, но именно так представляю себе резкий прямой в правую скулу. Не успела потрясти головой, чтобы опомниться, как получила такой же прямой в левую скулу.

– Алё! Кто это?

Голова загудела не хуже камня. У-у-у.

– Ну что? Получила?

Передо мной, потирая руки, стоял немолодой монах. Говорил он со странным акцентом. Лицо вытянутое, на бритой голове седая щетина. На шее четки с большими бусинами из бирюзы и коралла. Бил он. Больше некому.

– Кто вы такой? Почему ударили меня?

– Потому что хочу, чтобы ты убиралась отсюда! И вообще больше не совалась в мою жизнь!

– В какую вашу жизнь? Никуда я не суюсь. Я приехала сюда с научными целями. Что вы говорите?

Монах развернулся и метким ударом с разворота пнул меня ногой под зад. Я вылетела из помещения и покатилась под гору. Ужас. Склон был крутой, зацепиться за что-нибудь я не успевала, катилась и катилась. Вся поранилась и изодрала одежду. Как только пыталась остановиться, странный монах подпинывал сзади, крича что-то, улюлюкая и размахивая руками. Полный бред.

Наконец я докатилась до площади перед главным храмом. Еле встала. Оглянулась в надежде увидеть краеведа и шофера. Но моих спутников не было. Стала отряхиваться и ждать, когда они спустятся. Размозжённое колено, порванные кроссовки. Кофточка некультурно оголяла мою небогатую грудь, перевязанную запутавшейся сумочкой.

– А-а-а, грязная веприха, вот тебе, вот тебе! ― закричал монах, тыкая в мою сторону пальцами.

С неба на меня обрушился ливень. Просто ушат. Вокруг сухо, а