— Не надо! — закричала я. — Не надо! Мы вытащим его! Смотри, замок уже почти поддался, а ты сильный, у тебя получится.

Когда сказала, что он сильный, черные глаза заблестели, и в углу губ появилась самодовольная усмешка.

— А дальше что? Это не щенок! Это волчонок!

— Я его спрячу и попробую выходить. Не убивай его! Пожалуйста!

Мальчишка бросил на меня мрачный взгляд и продолжил пытаться вскрыть капкан.

— Только не ной мне тут.

— Пожалуууйста… он такой маленький.

— Не бубни под руку, малая.

И наконец-то у него получилось. От радости я всхлипнула, а младший Мартелли смачно выругался и с восхищением посмотрел на брата. Рядом с ним Марко казался очень худым и хилым. На лицо похожи и в то же время очень разные.

— Охренеть, Сальва! Вот это силища!

Волчонка мы отнесли на задний двор, я спрятала его за конюшней в старую будку лайки Лаймы. Отец давно привез просторный вольер, а там она жила, пока шел ремонт в доме. Год назад Лайма умерла от старости, и мы больше не брали собак. Я бы не отказалась, но папа не хотел, чтобы мама снова плакала. Все мои просьбы взять собаку оканчивались отказами.

— Тебя как зовут? — спросил верзила и дунул на непослушную курчавую челку, закрывшую пол-лица из-за порыва ветра. Его смуглая кожа казалась бронзовой, а глаза неестественно большими, нарисованными углем, как и широкие брови. Нос с крутой горбинкой портил аккуратные черты, а очень полные сочные губы скорее бы подошли девчонке, как и длинные, сильно закрученные кверху ресницы. Лицо грубое и в то же время по южному знойное, красивое. На скулах пробивается юношеский пушок. Он поразил меня…поразил настолько, что после их отъезда я не могла уснуть всю ночь. Я не знала, что со мной творится и как это называется… Как и не знала тогда — кто такой Альфонсо ди Мартелли… и кто такой мой отец. Мне еще было неизвестно страшное слово мафия. Я была просто маленькой девочкой, которая впервые влюбилась, даже еще не понимая значения этого слова. Но она сильно об этом пожалеет…

— Юлия… ой, Джули. Джульетта.

Как дура запнулась три раза. Впрочем, он не будет меня называть ни одним из них.

— Меня — Сальваторе. А это мой брат — Марко.

— Детиииии! Вы где? Барбекю уже давно готово!

— Давай, малая, пошли. И не болтай. Не то застрелят его. Поняла?

Я кивнула, с трудом глотнув раскаленный воздух, когда Сальваторе остановился напротив меня и посмотрел мне прямо в глаза, выдохнуть я уже не смогла.

— Я терпеть не могу стукачей! Проболтаешься — голову откручу!

— Я не стукач!

— Посмотрим, кто ты. Время покажет, Вереск.

— Кто?

— Ты — Вереск. Глаза у тебя вересковые. Никогда таких не видел.

— Все говорят, что они красивые, между прочим, — дерзко заявила я.

А он подумал и издевательски усмехнулся.

— Тебя обманули — они страшные. Как у мутанта.

Сволочь! Сам ты страшный мутант!

Италия. Сан-Биаджо 2003 год

Я воплощенье ненавистной силы.

Некстати по незнанью полюбила?

Что могут обещать мне времена,

Когда врагом я так увлечена?

(с) Шекспир. Ромео и Джульетта

Вакханалия необратимости,

Разум с сердцем рулетку крутит.

Рвется тонкая нить к одержимости.

Правда в голову всех рассудит.

(с) Ульяна Соболева

Он сидел за столом напротив, прокручивая четки темными, сильными пальцами и высокомерно попивая вино. В расстегнутом черном пиджаке и такой же черной рубашке. Мне видна его мощная волосатая грудь с резко выделяющимися кубиками пресса и массивная золотая цепь с крестом на бычьей шее. Изменился за это время. Возмужал. На скулах густая щетина. Если бы моя ненависть не сжирала меня, не испепеляла все мое существо болью, я бы с яростью рыдала о его красоте, потому что это адская насмешка, издевательство и кощунство дать такую внешность подобной твари. И если человек может вообразить самые мерзкие пороки, на какие способны лишь исчадия ада, то все они здесь. В нем. Под его грудной клеткой прямо в гнилом сердце. Я знала о нем все. Знала так много, что уже только ради этого стоило убить. Паук любил рассказывать мне раньше… исповедоваться перед своей жертвой о своих грехах, положив голову ей на колени, а уже через несколько часов вытирать об нее ноги, как о вонючую тряпку. Иногда мне казалось, что он зависим от своей лютой ненависти ко мне, и она его подпитывает.

Наивная дура… решила, что если прошло столько времени, то Паук уже меня не найдет. Позволила себе снова начать жить… позволила любить себя и надеяться стать снова счастливой. Стать кем-то… но не Вереском.

Паук смотрел изредка мрачным, тяжелым взглядом. Пиршество по случаю нашего венчания окончилось, и многие гости разъехались по домам, а некоторые все еще сидели за столом и упивались вином, хватали руками многочисленные десерты, мясо и сыры. Такие же животные, только более примитивные. Его шакалы. Я так и видела на их мордах плотоядный оскал. Скажет им «фас», и они разорвут любого, чтобы раболепно положить к носкам его ботинок куски мяса.

Это была пытка — сидеть здесь, пытка — слышать музыку, видеть веселье, пьяные лица. Мне хотелось заорать, чтобы они прекратили! Это жуткий день! Такой же жуткий, как и восемь лет назад… когда ди Мартелли уничтожили всю мою семью, а меня…меня заперли в клетке и убивали изо дня в день. Он убивал. Как вампир, выкачивал мою кровь и заставлял расплачиваться день за днем, месяц за месяцем за грехи моего отца.

Я ни к чему не притронулась, так и смотрела в тарелку застывшим взглядом, пока не почувствовала, как меня рывком подняли на ноги.

— Я сказал, пошли в спальню! Ты глухая?

Он пьян, и его огромные глаза с тяжелыми большими веками жадно смотрят на меня, вызывая ужас и отвращение. Нет ничего страшнее мрачной и черной похоти в его глазах.

— Я еще не поела.

— Ужин окончен. — и вдруг наклонился к моему лицу. — Я хочу, чтоб ты меня поцеловала. Я забыл вкус твоих губ.

От неожиданности судорожно сглотнула.

— А я хочу, чтоб ты сдох прямо сейчас.

Кривая усмешка, одним движением выхватил пистолет из-за пояса и тут же приставил к голове проходящего мимо официанта. От неожиданности я со свистом втянула воздух.

— Фейерверк из мозгов в твою честь, Вереск. Ты знаешь, какого они цвета? Хочешь увидеть прямо сейчас? Они нежно-розовые… иногда серые… давай посмотрим вместе? Тебе разве не интересно?

Официант тихо молится по-итальянски. Он молоденький. Ему едва можно дать двадцать.