Мы заходили в одни и те же магазины и проделывали один и тот же ритуал – я примеряла платья, выходила из примерочной и показывалась Аптекарю.

Тот одобрял или отвергал.

У Аптекаря был консервативный вкус.

Ему нравились консервативные черные костюмы и белые блузки. Маленькие черные платья. Туфли-лодочки из натуральной кожи. Дорогие сумки. Выходное платье – желательно кружевное, свободных форм. Из украшений он одобрял только жемчуг. Бриллианты, доставшиеся мне по наследству от матери, прозябали в шкатулке из красного дерева. Я никогда их не надевала.

Мои сверстницы носили потертые джинсы, майки с забавными принтами, штаны-афгани, балетки и яркую бижутерию.

Я же в своей одежде чувствовала себя пятидесятилетней матроной. Однажды Аптекарь привез мне брошку с женским профилем, массивную, тяжелую.

Я поблагодарила, но подарок носить не стала.

– Какой-то кошмар, – пожаловалась Ирине Давыдовне. – Мне же не сто лет, чтобы прикалывать такие брошки.

– Покажи-ка, – попросила Ирина. – Ах, какая красота!

– Что же тут красивого?

– Ах, глупышка! Это называется – камея. И она, видимо, очень старая. Видишь, облик женщины вырезан в камне…

Ирина пустилась в какие-то объяснения, но я только рукой махнула. Если бы на то была моя воля, я бы подарила эту брошку Ирине. Но Аптекарь при первой же оказии спросил, почему я не надену камею. Он подчеркнул, что она очень, очень важна для него.

И я заколола ею шарф, когда мы пошли куда-то вместе – кажется, на премьеру в театр.

Все на нас глазели.

Мы – те, кому завидуют.

Как мало тут поводов для зависти, кто бы знал!

Лично я – завидую Светочке.

Она свободная и легкомысленная девчонка. У нее были романы и увлечения. Она шикарно курит тонкие сигареты и ходит по клубам. А я в ночном клубе никогда не была. Хотя Светочка зовет каждую пятницу.

Может, поехать сегодня?

По идее, это можно устроить.

Просто уйти со службы раньше, чем за мной приедет Кузьмич.

Аптекарю отправить сообщение на мобильный телефон.

Например, такое: «Ушла веселиться в ночной клуб».

Что будет, интересно?

Да ничего. Но у меня нет денег, я не одета для пафосного клуба. У меня унылая прическа, волосы, не знавшие краски и утюжка, они гладко зачесаны от лица и туго заплетены во французскую косу. Косу мне каждое утро сооружает Ирина. Аптекарь обожает такую прическу. А я выгляжу с ней как школьница, ученица седьмого класса.

Но, даже если бы мне и пришло в голову совершить такой невероятный «финт ушами», как говорили в школе, у меня бы все равно ничего не вышло. Примерно в половине шестого, когда Светочка, исполненная предвкушений, лихорадочно подмазывала губы, по коридору пронесся шорох, и Аптекарь собственной персоной заглянул в наш убогий кабинет.

– Здравствуйте, девочки. Александрина, ты готова? Я за тобой.

– Здра-авствуйте, Александр Анатольевич, – залебезила Светочка. – А до конца рабочего дня еще целых сорок минут…

– Отрадно видеть такое рвение в служащих, – отрубил Аптекарь. – Александрина!

Разумеется, я схватила сумочку и вышла в коридор. Аптекарь пропустил меня вперед себя. Я шла, а он топал за мной, как телохранитель. В коридоре приоткрывались двери, из щелей на нас смотрели любопытствующие. Отец и дочь Вороновы шествуют!

– Как прошел день? Напрасно ты вышла сегодня на службу. Знаешь, ты очень бледная.

– Ничего.

– Хочешь где-нибудь перекусить?

– Нет, спасибо. Лучше домой. Я и в самом деле не очень хорошо себя чувствую.

Больше мы не разговаривали. Молчание не доставляло мне неудобств. Наверное, Аптекарю тоже. Во всяком случае, я ничего не могла понять по его непроницаемому профилю.

И вот нам – завидуют?

Ох, зря.

Мы живем грустно. Холодно мы живем.

Но почему? Чего нам недостает для счастья?

С Аптекарем на эту тему заговорить я не решалась. Как вы уже поняли, мы вообще немного разговаривали. Аптекарь всегда был занят. Часто возвращался домой заполночь. Иногда вообще не приезжал ночевать, если задерживался надолго. Кажется, он снимал номер в каком-то отеле.

Если отец и оставался в какой редкий день дома, то к нему тоже было не подступиться. Аптекарь сидел в своем кабинете, пролистывая какие-то старые бумаги. Иногда спускался вниз, в каминную. Смотрел свой любимый сериал – «Бандитский Петербург». Тогда к нему можно было присоединиться. Он трепал меня по плечу, гладил по голове, угощал мармеладом из круглой коробки – он обожал мармелад «лимонные дольки». Не знаю никого, кто бы еще любил этот мармелад. Впрочем, у меня вообще немного знакомых.

А друзей у меня совсем нет.

Но разговаривать Аптекарь отказывался, крутил головой, показывал на экран, где один гладко зализанный хлыщ, блондин, явно собирался побить другого гладко зализанного хлыща, брюнета.

– Смотри, тут все правда! – говорил он.

Особенно его забавлял один из героев, которого звали Антибиотик.

– Ну, крутой парень! Ну, и крутой же!

– Это всего лишь Антибиотик, а ты у меня – настоящий Аптекарь, – сказала я ему как-то.

Аптекарю это страшно польстило, он с удовольствием посмеялся и даже повторял мои слова в кругу друзей. Не удивлюсь, если это прозвище укрепилось за ним. Во всяком случае, мне он позволял именовать себя Аптекарем даже в глаза.

Примерно раз в месяц мы выходили в свет.

Четыре раза в год я посещала могилу матери и сестры.

Одну могилу – они похоронены вместе.

Оттого мы, должно быть, и жили невесело.

Моя мать и сестра погибли в автокатастрофе.

Страшной катастрофе, в которой уцелела я одна.

Мне тогда было пять лет.

Странно ведь, я должна хорошо помнить маму. Дети в пять лет уже многое помнят.

Но я – я не помнила. Хотя иногда она являлась мне в ярких, счастливых снах.

Но чаще сон был один, гнетущий, мучительный.

В этом сне меня увозили из дома – в то время, когда мне уже полагалось ложиться в кроватку. Мне хотелось спать, было холодно, я капризничала и ныла, мама кричала на меня, у нее было искаженное злое лицо. А хуже всего оказывалось то, что мы не взяли с собой барашка, моего любимого плюшевого барашка с розовым кожаным носом, который я непременно целовала на ночь! Я не могла ехать без него, он был нужен мне больше всего на свете, я била ногами по водительскому креслу и визжала изо всех сил.

Я просыпалась в слезах и долго не могла успокоиться.