Парень выбрался из сена и с наслаждением потянулся. Сделал несколько быстрых движений, растягивая связки и разминая суставы. Поддернул штаны, проверяя – надежно ли завязан гашник, и сорвался с места в бег.

В десять шагов надвинулся лес. Расступился и поглотил человека подобно пасти огромного зверя.

Никита легко мчался между старыми разлапистыми елями, привычно уклоняясь от растопыренных во все стороны ветвей. Чужой человек, попади он в темный ельник, ни за что не догадался бы, где проходит стежка, но парень чувствовал ее, что называется, пятками. Наверное, он мог бы найти дорогу и с закрытыми глазами. Как-никак, пять лет без малого здесь бегает, с той поры, как поселился у старого Горазда.

Тело вошло в работу быстро и привычно.

Четыре шага – вдох.

Четыре шага – выдох.

Густой смолистый дух врывался в легкие.

Сырая земля упруго отзывалась на прикосновение подошвы.

Поскрипывала бурая хвоя, устилавшая тропку, будто шкура матерого медведя.

Четыре шага – вдох.

Четыре шага – выдох.

Вот и поляна, заросшая разнотравьем.

Надо будет следующим летом выбраться сюда на покос… Ох и сладкое молоко даст Пеструха!

Двадцать вдохов-выдохов. Вот и березняк. Листья с желтеющими по краям зубчиками трепетали под едва заметным дуновением ветра. Теперь под пятками шуршала прошлогодняя листва.

Овраг.

Через него переброшена тонкая жердина.

Тонкая, она прогибалась даже под весом Никиты, хоть в нем не было ни капельки лишнего жира – только кости, сухожилия и мышцы. Скользкая от росы. Опасное препятствие. Особенно после лета, когда солнце вставало гораздо раньше и успевало высушить темно-серую кору.

А ну-ка, посмотрим…

Скользящий шаг. За ним второй.

Похоже, тело вспоминало многократно заученные движения само, без вмешательства рассудка.

Вот уже и колючие заросли малинника на той стороне. Рукой подать.

«Не так страшен черт, как его малюют!» – пронеслось в голове.

И тут левая нога соскользнула с жерди.

«Опять левая! Невезучая…»

Никита успел раскинуть в стороны руки. Пару мгновений ловил равновесие и, наконец, замер. Даже дыхание затаил. Подождал, пока сердце начнет биться реже. Глубоко вдохнул и поставил ногу обратно.

«Стыд-то какой! Зазнался, потерял бдительность, как глухарь на токовище…»

Уже продираясь через малинник, парень без устали корил себя. И, в конце концов, успокоил совесть, пообещав продлить утренние упражнения.

По пологому склону холма, вновь через ельник, он поднялся на плоско срезанную вершину и помчался вниз, набирая больше и больше скорости, на ходу уворачиваясь от стволов и ощетинившихся ветвей.

Ветер свистел в ушах. Черные косматые ели мелькали размытыми громадами.

Дважды острые иглы оцарапали щеку. Один раз – пребольно хлестнули по губе.

«Да что ж это со мной сегодня!»

С разбегу влетев в бурелом – толстые, поваленные когда-то, давным-давно, стволы с торчащими в разные стороны сучьями делали путь непроходимым для всех, кроме особым образом обученного бойца, – Никита запрыгал, словно белка.

Касание. Толчок. Взлет. Снова толчок.

Всякий раз, проходя эту часть дороги, он старался пойти привычным путем. И всякий раз сбивался. Будто какая-то неведомая сила ночью перекладывала валежник, чтобы подловить человека.

Зато тут уж не расслабишься, как на простой и понятной жерди. А значит, он всегда будет наготове. Учитель говорил, что это пригодится в будущем, – в бою нельзя отвлекаться, а уж рассеянный не выживет и пары вздохов.

«Уф… Вот и выбрался на приволье!»

Теперь парень бежал по безлесному косогору, который полого спускался к берегу реки. По правую руку занималась заря. Небокрай окрасился легким оттенком розового. И от этого широкая гладь плеса засветилась, словно изнанка раковины-беззубки – которых Никита насобирал несчитано, когда был младше. Учитель варил их в котелке – получалось вкусно, хотя и непривычно для русского человека.

На ходу парень сбросил рубаху, дернув гашник, выскочил из штанов, с размаху бросился в воду.

Холод сдавил ребра, вынудив пустить пузыри из носа.

«Подумаешь… Разнежился, что ли, за лето? А вспомни, как той зимой в лютый мороз в полынью нырял!»

Никита плыл под водой так долго, как только мог, греб размашисто, но не часто, а потому вынырнул почти на стрежне. Тут приходилось бороться с течением, для того чтобы держать направление на старую примету: кривую березу с обломанной верхушкой.

С наслаждением вдохнув стылый воздух, парень поплыл саженками, стараясь не шлепать ладонями. Обрывистый берег приближался не так уж и быстро – хоть и не Волга, а Сестра ее, а все же река не маленькая.

Коснувшись рукой глинистого откоса, Никита развернулся и поплыл обратно.

После купания прохладный ветерок показался жарким.

Не стесняясь наготы – кто его увидит в эдакой глухомани? – парень затанцевал по песчаной отмели, нанося попеременно руками и ногами удары невидимому противнику. Заученные связки движений получались легко.

Удар кулаком!

Пяткой!

Щепотью!

Снова кулаком!

Подъемом стопы!

Пяткой в прыжке!

Ребром ладони!

Вскоре от разгоряченного тела юноши повалил пар.

«Довольно пока…»

Никита быстро оделся и помчался обратно.

Без труда поднялся по косогору. Преодолел бурелом. Миновал ельник, продрался через малинник. Выбежал на жердь…

…И опять потерял равновесие. Замахал руками, выровнялся и обругал себя самой злой бранью, которую только знал.

«Позор! Стыдоба-то какая!»

Теперь и стволы берез, окрашенные розовыми лучами взошедшего солнца, не радовали.

Так хорошо день начинался, и вот – на тебе!

Уже подбегая к подворью, Никита уловил запах дыма.

Неужто учитель с утра очаг растопил?

Вот и постройки: крытая дерном полуземлянка, сенник, хлев, где ночевала Пеструха, лабаз на четырех ногах-столбах. Плетня здесь не ставили. От кого двор огораживать? Зимой, когда волки наглеют, корову можно и в дом забрать. Да и пса, Кудлая, в тепло запустить от греха подальше.

Сдержанный лай Кудлая, который вообще-то никогда пустобрехом не был, заставил Никиту замедлить шаг.

Что там может быть?

В душе зашевелились нехорошие предчувствия. Уж не татары ли нагрянули? Проклятые нехристи! Сколько Русь может томиться под их ярмом? Сумеют ли когда-нибудь князья оставить распри, хоть несколько лет не выяснять, чей род старше и именитее, кто великому Ярославичу ближней родней приходится, кто дальней, а поднять людей, раздать броню и оружие всем, до самого захудалого смерда, и ударить по ненавистным захватчикам! Тогда бы он, Никита, в ноги дядьке Горазду поклонился, лишь бы только учитель отпустил его драться, отомстить басурманам за все старые обиды, а если доведется погибнуть, так смерть в бою за Русь Святую лучше любой другой.