В следующие дни я набивала брюхо всем, что попадалось под руку. Смешивала не хуже, чем алхимик. Батон с пивом, квашеная капуста, политая пахтой, лапша с майонезом. От одних воспоминаний печень начинает увеличиваться. А когда спустила половину стипендии, то твердо сказала себе: пора делать третью попытку. День старта – девятнадцатое января. Для разнообразия никаких ассоциаций ни с чем. Из-за горестного состояния финансов я выбрала грушевую диету. Заготовки из груш – это все, что осталось в кухне после гастрономических излишеств последних дней. Я установила распорядок диеты. Утром полбаночки грушевого пюре. Ланч – банка компота. Обед – тарелка груш в сиропе. Полдник – снова компот. На ужин маленькая баночка грушевого мармелада, чтобы как-то подсластить жизнь. В сумме 1240 калорий. Ела я эти груши целую неделю. Поглощенная наукой и зачетами, я как-то смирялась. Двадцать шестого января я сдала последний экзамен. А на следующее утро достала шестьдесят четвертую банку грушевых заготовок. Но я даже не успела открыть ее. Меня вырвало от одного вида желто-коричневого месива, нашпигованного палочками гвоздики. И это был конец диеты. Еще до полудня я истратила все сэкономленные деньги. Легко догадаться, на что.

Меня понесло. Как раз началась сессия. Но поскольку мне удалось сдать все досрочно, я была свободна. Из дому я выходила только за продуктами или вынести мусор. В конце каникул ко мне забежала Эва.

– Боже, да ты выглядишь как жертва насилия в семье, – горестно воскликнула она, увидев меня.

Действительно, я себя немножко запустила. Жирные волосы, тренировочный костюм в пятнах, синяки под глазами и желтое лицо. Да и вокруг все выглядело не лучше. В раковине громоздится грязная посуда. Пригоревшая сковорода, плита, покрытая всем тем, что у меня убегало. А убегало много, так как все эти дни я знай жарила, пекла, варила.

– Малина, вылезай из тренировочного костюма. Даю тебе пятнадцать минут, чтобы одеться и взять самое необходимое.

– Зачем?

– Затем, что ты переселяешься ко мне.

Я заколола волосы, почистила зубы, смела в сумку что попало под руку. Эва все это время что-то писала на листке бумаги.

– Чего это ты там карябаешь?

– Регламент пребывания в моей клинике. Прочтешь по дороге. Готова? Тогда давай мне ключи. Кому-то ведь нужно будет поливать тут цветы.

В трамвае Эва вручила мне листок. Ни фига себе! Сплошные запреты.

Запрещается входить в кухню и есть в городе.

Запрещается угощаться у сердобольных подруг.

Запрещается говорить о диете и рассматривать поваренные книги.

Запрещается пересчитывать все на калории.

Запрещается есть в одиночку.

Запрещается покупать слишком тесную одежду (дескать, я же скоро похудею).

Запрещается до конца пребывания вставать на весы.

Я прожила у Эвы больше двух месяцев и только благодаря этому не вешу сейчас, как слониха.

* * *

– Ну, говори наконец, как нос, – набросилась я на нее.

– Горбинка исчезла. Когда улыбаешься, копчик носа с левой стороны чуть прогибается и ты становишься похожа на Брюса Уиллиса.

– Заливаешь!

– Да нет, правда. Но разве Брюс не симпатичный мужик? Справа нормально. Нос очень даже неплохой, прямо как по линеечке. Хотя… – засомневалась она.

– Что хотя?

– Просто я думаю, может, можно было потратить те пятьсот марок, которые прислал тебе отец, с большей пользой?

– И что?

– А сама ответь.

11.02. Сделала ли бы я это еще раз? Конечно. В течение 26 лет я была большущим мешком комплексов, и все из-за носа. Что из того, что у меня красивые глаза и белые зубы, если на первый план выступал Он. Большой, вздернутый и с горбинкой. Зимою красный, как клюв аиста. Летом залитый потом. Весной распухший от насморка и слез (по причине депрессии). Осенью мокрый от дождя и слез (по причине очередных каникул без любви). А хуже всего он смотрелся в профиль. От ночника тень от него падала на полстены. Снять его с близкого расстояния – отлично пошел бы в титры «Сирано де Бержерака».

«Что такое счастье? Это прямой нос длиной от четырех до пяти сантиметров и шириной не более дюйма» – так начинается мой дневник десятилетней давности. Сейчас я достала портновский сантиметр. Размеры в точности те. А где счастье?

12.02. Я пошла к доктору Ковалю. Нет, ничего не случилось. Просто я хотела, чтобы он взглянул. А кроме того, этот шрам посередине, небольшие утолщения у перегородки. Нельзя ли их чуточку уменьшить?

– Нет.

Нет так нет. Как-нибудь переживу. По мнению Эвы, это совсем незаметно. Я опять цепляюсь к миллиметрам.

Но ведь красота – это вопрос миллиметров. Вот, например, губы. Достаточно трех миллиметров, и ты превращаешься в вулкан секса. Кстати, губы… Как-то я стояла перед зеркалом и подумала, что они могли бы быть попухлей.

13.02. Сегодня бал по случаю валентинок. Я все время думала, что им скажу. Признаваться насчет носа или нет? Может, как-то отвлечь от него внимание, например, подстричь волосы или сделать кричащий макияж?

– А я бы ничего не стала делать, – посоветовала Эва. – Никто и не заметит. Вот увидишь.

Я вся в нетерпении. Будет множество парней. И Рафал. Мы не виделись с декабря, когда он принял решение изменить характер наших отношений.

– Когда ты ему скажешь? – спросила Эва перед Новым годом.

– А что я должна сказать?

– Что твой отец сочиняет. Что у него нет счетов и что он не разрушал Берлинскую стену.

– Ты думаешь, надо?

– А как долго ты собираешься это скрывать?

– Не знаю. Сколько получится.

– И ты думаешь, ваш брак будет удачным?

– Господи, Эва, у каждого свой скелет в шкафу. – Я слегка занервничала. – Я понимаю, ему надо сказать. Только…

– Боишься, что он разорвет помолвку? Ты бы разорвала?

– Хорошо, завтра и скажу.

– Малина, ты можешь не говорить.

– Могу, но тем не менее скажу. – Мы сидели у меня в кухне. – Все равно после свадьбы это откроется. Отец никаких бумаг ведь не привезет. Разве что поддельные. Но если Рафал разорвет помолвку, это будет на твоей совести.

– Если разорвет, значит, он недостоин тебя.

* * *

Я все рассказала Рафалу. Сперва выпила целый пузырек пассиспазмина и половинку маленькой бутылочки мелисаны. Вышло дороже, чем два «малибу» со льдом, но эффект тот же. Мы стояли во дворе дома, где я снимаю хату. Я даже не заметила, когда зажглись фонари. Рафал слушал и рыл носком свежий снег.