пьяного в дупелину мужа, с воплями неземных субъектов — не умела и всё тут, она могла лишь горько плакать, видя вернувшегося Игоря вот таким, могла лишь пытаться просить его о чём-то, в общем делать всё то, что остальные, то есть, полностью нормальные бабы называют «быть тряпкой», размазнёй и чему без сомнений лепят с размаха ярлык «так тебе и надо!». Ей было очень трудно: новорожденная дочь и — муж, уже неумолимо становившийся махровым алкоголиком. Однако он целых 2 раза согласился на «зашивание» на 3 месяца каждый раз и даже стойко выдерживал зазывные кличи рабочих своего цеха, но…буквально на следующий день после того, как 3 месяца заканчивались, он напивался в дупелину. Жить с мужем-алкашом, даже и не бушующим, а тихим, всё равно очень тяжко, как будто тащить на своём горбу невыносимую ношу, раздавливающую в месиво.

Лёлька, когда была маленькая, обожала папу, причём, особенно, когда он возвращался домой такой странный, мотающийся из стороны в сторону, едва стоявший на ногах, и даже мерзкий дух, исходящий от него в такие дни, не отвращал Лёлю…Мама почему-то каждый раз тихо плакала и в чём-то его уговаривала, а Лёлька — кидалась к нему на шею и умирала от распирающей её существо любви к папе, он такой был особенно ласковым, каким-то настежь распахнутым для Лёльки, любимой им до умопомрачения доченьки, он еле ворочал языком, но всё равно начинал играть с Лёлей во всё, чего бы она ни захотела. Она любила папу любым, а таким — особенно, это лишь с годами она поняла, как тяжко приходилось тогда маме…А Наташа ничего не могла с собой поделать: она до кишок ненавидела алкашество Игоря, но она всё ещё, как прежде, до оторопи, до замирания сердца любила того родного и ненаглядного, который был замурован в ненавистный толстый панцирь алкаша, причём даже годы совместной жизни не сняли с её любви ни одного кольца даже самой тонкой стружки, она любила его, любила, любила, потому что под мерзким коконом алкаша жил по-прежнему всё тот же самый — безмерно любимый парень, но Наташа не знала, как сбросить с него и сжечь этот мерзкий кокон. В ней билась болезненная, жгучая жалость к Игорю и такая же жгучая, неистребимая нежность, но ведь так не бывает, не бы-ва-ет!!! А вот и бывает…

Но в конце концов она стала уставать бороться, не знала, как удавить эту дрянь…И наконец совсем устала. Они не разводились, а просто разъехались, когда Лёле было 5 лет. Уход из дома папы стал для Лёли ударом хлыста, она ещё не могла знать, что такое жить бок о бок с запойным алкоголиком, даже если этот алкаш — всё ещё безмерно любимый муж, а для Лёли он был просто такой любимый папка, тогда зачем, зачем он уехал от них??? Ведь они с мамой так его любят! Игорь уехал жить к родителям, которые безоговорочно винили во всём Наташу. К тому времени Игоря уволили с завода, да и сам завод в те годы стал клониться к развалу вместе с совком. Игорь стал чередой сменять какие-то никчемные, бросовые работы, с которых его быстро гнали, однако затормозить не мог, да и не хотел: то он был сборщиком какой-то мебели, то где-то что-то грузил, то в бутафорском обличье бургера раздавал флайеры, то ещё какой-нибудь хренотенью подвизался, но максимум сколько он мог продержаться на любой работе — месяц, потом опять и опять искал другую.

От родителей он вскоре переехал жить к какому-то давнему другу, тоже капитально пьющему, тоже подвизающемуся время от времени на всяких бросовых, ничтожных, но кому-то очень нужных работах. Оставаться совсем без работы Игорь не мог: он хотел и давал жене и дочке почти все свои смешные заработки, оставляя себе лишь на бухло с другом-собутыльником. Игорь приходил к жене и дочке часто, даже очень часто и, хотя видно уже было, что он спивался, но любовь в нём, в этом алкаше, не умирала. Он любил Наташку так же, как и прежде, а Лёля, оооо, Лёля! Она стала для него единственным светом души и жизни…если бы он мог завязать, ах, если бы мог! Но та алкогольная мразь, которая поселилась в нём, была сильнее его самого, она правила и рулила им, он её ненавидел, но вырвать из себя никак не мог.

Наташа из себя вылезала, пытаясь вырвать с корнем очень болезненную нежность к этому человеку, которого она и поныне называла своим мужем и никакого другого мужа, даже самого непьющего, самого успешного, во всём хорошего и положительного — не хотела. Однако теперь, когда они зажили порознь, Игорь приходил к ним почти всегда трезвый, лишь иногда в подпитии, но никогда — вдрызг упившимся. Ещё когда он жил с ними и стал почти каждый вечер возвращаться домой пьянь пьянью, Наташа, встречая его, не находила внутри себя даже тени ненависти к этому алкашу, который делает их семейную жизнь отвратительной, вонючей. Ведь должна бы вспыхнуть и разгораться ненависть, лютое раздражение, а были лишь жгучая жалость и болезненная нежность. Не относилась Наташа к нормальным тёткам, никаким боком не относилась.

Так что не было ни скандалов, ни истерик, ни выяснения отношений, даже примитивнейшего развода с отметкой в паспорте — и того не было, просто тихо-мирно разъехались в разные стороны, и тут у них всё было не как у всех людей…Ну, набили бы друг другу морды до фиолетовой расцветки, до кровоподтёков, до разбухания губ, как будто ботоксом накачанных, ну, потаскали бы крепко друг друга за волосы на глазах у орущей дочери, ну, наорали бы друг на друга так, чтобы чёрная ненависть накрыла наконец с потрохами, может, и легче бы им стало…а, может, и не стало бы…так ведь нет! Он тогда просто тихо собрал своё барахло, Наташа ему помогала, и Лёля — тоже, хотя ничего не понимала, перед выходом они присели на дорожку, потом он поцеловал своих любимых девчонок и опять же тихо — отвалил.

С деньгами становилось всё беднее, и Наташа вышла на прежнее место работы, хотя и НИИ этот, когда-то хорошо питающийся от оборонки, уже загибался, хотя зарплатки ещё какие-то выдавали, и работками ещё какими-то обязывали, но выбора у Наташи не было, хоть так…Лёлю отдала в детский сад со всеми вытекающими из этого рядовыми последствиями вроде перманентных детских болезней, горьких детских слёз от детсадовских обид, но больничные по уходу за больным ребёнком бедный, чахнущий НИИ