королем». Отправлял баржи с мукой в Италию и Турцию. Коммерсанты Ростова не смущались теснить Ригу, Харьков и Москву. Да что там, фабрики в тех же американских штатах заказывали продукцию местных шерстяных фирм, доверяя качеству настолько, что не требовали образцы шерсти.

Греки, итальянцы, турки, русские – все уживались в городе, соблюдая главную и негласную договоренность: торгуй и дай торговать другим. Православные, раскольники, иудеи и магометяне – договаривались о сделках, не вмешивая веру. Быстро нажитые деньги требовали символической доли – вот и делились. Купец Яшин подарил городу свой парк, после из него вышел Городской сад. Миллионщик Троянкин завещал городу состояние. Однако ростовец не был бы им, если бы и на благотворительных начинаниях не поискал бы, что там можно «взять». Город-делец.

Ростов с «его тысячеликою толпою» делился не по чинам и сословиям, как было принято в бывшей империи, а проще – на богатых и бедных. Предприимчивая физиономия и энергическая, быстрая походка ростовцев смущает жителей других городов, рождает тревожность. Ростовец не гуляет «за просто так», он идет по делу, даже если то маячит пока только в воображении. Но оно есть, оно подталкивает поторопиться. Даже дамы шагают уверенно, быстро. Именно местные барышни быстрее прочих эмансипировались – когда Первая мировая, а за ней и Гражданская, укоротили волосы и подолы. Здесь все делают быстро и говорят громко. Речь тоже звучит иначе, с выразительным говорком. Это город, не чинящийся и никому не спускающий резкого слова. Может быть, именно этим характером, не замирающей здесь и вечерами жизнью, скоростью речи можно объяснить ту сверхъестественную быстроту, с которой вспыхивают уличные беспорядки?

На ростовских улицах не зевай! Здесь ротозеев страсть как любят. Каждый город славен своими жуликами и душегубами. В Петербурге по-крупному работали аферисты. Москва известна громкими убийствами. А на юге, в Одессе и Ростове, под жарким солнцем, где хорошо родили синенькие и помидоры и бойко шла всякая торговля – процветали шулера, спекулянты и воры. Прославился Ростов фальшивомонетчиками, виртуозными делателями поддельных векселей, контрабандистами, ширмачами, самогонщиками, работой Соньки Золотой Ручки и международной гастролью варшавских воров, после которой «сейф необычайной надежности» в бронированном хранилище местного банка выпотрошили, как рыбу.

Бессчетное количество народу прибывало на заработки и уезжало по торговым делам. Заработать можно было в порту, на ссыпке хлеба. На табачных фабриках Кушнарева и Асмолова платили немного, 4 рубля, а женщинам-работницам и того меньше. Но настолько живо шло это движение, что даже полицейское управление, не имея возможности твердо определить численность населения, справлялось лишь о рождаемости и смертности. Армия приезжих, бывало, ковала из простых рабочих новых мещан, а иногда и торговцев, сумевших уже так сколотить капитал, что мрамор для особняков везли из Италии. Большей же частью из этой армии верстались солдаты иного рода. В поиске более легкого заработка «босая команда» пополняла ряды воров. Как опухоль рос другой Ростов, со своими порядками. Его вотчиной были окраины и слободки. Селились там самовольно самостроем, в землянках и хибарах, из подручного материала сооружая хатки-мазанки и сараи. Та самая Бессовестная слободка заселялась беспорядочно без всяких разрешений. Как и Олимпиадовка – собственность офицерской жены Олимпиады Гурьевой. У той землю выкупил купец Панченко и продал участки рабочим и перекупщикам. Жили здесь скученно, тесно, купец свои участки нарезал не щедро. Горячий Край, Собачий хутор, Грабиловка, Нахаловка… Вместо «здрасте» тут могли поприветствовать «ростовским кистенем» – гирей на цепочке.

На Богатяновке обитала «придонная аристократия». Сводни, «блатер-каины» – скупщики краденого и им подобные, причисляющие себя к воровской верхушке. Странным образом район этот был одним из самых спокойных в городе, несмотря на занятия жителей. Тут были устроены несколько совсем приличных заведений – Еврейская больница, коммерческое училище. И здесь же стояла Мазовая академия, она же «дядина дача» – попросту тюрьма. Объяснялся парадокс просто. Ростовские мазурики жили по принципу британских джентльменов: мой дом – моя крепость. И придирчиво охраняли порядок, в своем понимании.

До семнадцатого года висело в Центральной почтово-телеграфной конторе такое объявление: «Просим публику остерегаться воров». Вздумай кто сейчас вывесить такое – его бы подняли на смех. После Гражданской большая часть ростовских блатных подалась в бандитские шайки. Первыми днями налеты шли под лозунгами «Грабь награбленное», а потом так – без политики, без громких слов, по-простому. Новая поросль вербуется вот теперь уже и из таких беспризорников, как мой недолгий знакомый. Многие, растерявшись, ищут случая прибиться к какой-нибудь силе.

В начале НЭПа в городе и окрестностях орудовали несколько десятков банд. Вблизи крупных железнодорожных станций сезонных рабочих караулили «собачники». Жертву зазывали в кабак, угощали водкой со снотворным – «собачкой». Душили и обирали до нитки. В высокой траве легко скроется человек на лошади, от любой погони уходили бандиты, прозванные степными дьяволами. После небывало жестокого нападения на «болгарские огороды» 1-й Балтийской трудовой артели сладкий перец на местном базаре долго называли не иначе как кровавым. Убиты и изувечены были восемнадцать рабочих артели. По числу преступлений Ростов в те годы уступал только Киеву. Бандиты с кличками на манер средневековых королей – такие как Ванька Медный, были отлично вооружены. И организованы гораздо лучше, чем милиция. По городу, как булочные, натыканы явочные квартиры. Информацию банды получали от «красных шапок» – рассыльных, таких держат владельцы дорогих магазинов. Ситуация обострилась настолько, что в ноябре 1920 года был издан приказ: «В интересах скорейшего искоренения бандитизма как в городе Ростове-Нахичевани, так и округах – всех бандитов, которые пытаются совершить побег и скрыться, расстреливать на месте».

Вот так и выходит, что бандиты у нас новые. Уличные указатели тоже. Старые сохранились еще кое-где на домах – но улица уже Красноармейская. Упирается в Таганрогский проспект, тот чует новые ветра, которые дунут, приналягут, снесут и дадут ему новое, революционное большевистское имя. «Палас-отель», где стреляли в атамана Рябоконя. Но об этом думать не хочется. Еще дворы, липы, акации – наперерез мне чихающий мотор, и вот наконец длинное двухэтажное учереждение с краткой аббревиатурой по моде времени: Дон-УГРО.

В Дон-УГРО

Прямо при входе в Донской уголовный розыск поехали на меня греческая богиня с довольно мускулистым торсом, амурчик с луком, чьи-то лица в рамах. Тащили снятые картины, лежавшие до этого в одной из пустующих, а теперь освобождаемых комнат – штат рос. Дон-УГРО обживался на новом месте. А 4-й райотдел милиции – самый большой участок в центре, включающий базар. При входе лозунг белыми буквами: «Мы никогда не спим!» Под ним на доске распоряжения и объявления: «Выдача мануфактурных пайков ком. 102». «Неделя ребенка» (вспомнив давешнего мальчишку-вора, я машинально потер ссадину на лбу) и прочее. Отогнут угол коричневого