Их едва хватало на еду в дешевой закусочной, хотя трудно было предположить там те же цены, что и в Сомюре. Накануне, перед встречей с офицерами, Мадлена растратила содержимое дедовского портфеля на духи и шарфики. Что же касается «подарка», оставленного им соблазнителями, то он едва покрывал стоимость двух ночей в отеле.

Они вошли в закусочную, проглотили плошку супа, в котором было гораздо больше капусты, чем мяса. На краю стола лежала газета. На первой странице красовались предсказания мадам де Тэб:

«Для вас, дамы, начинается светлый год, предвестник благородного пробуждения, великодушных устремлений…»

Дальше Леа не читала. К ней вернулся ее оптимизм.

— Танго, Мадлена! Я теперь вспоминаю, где это. На маленькой улочке, совсем рядом с площадью Звезды…

— Значит, поищем площадь Звезды!

И Мадлена увлекла свою подругу в послеполуденный голубой и холодный город.

Мадлена и Леа перепутали Триумфальную арку и ворота Сен-Мартен. Не осмеливаясь спросить дорогу, они устало брели в поисках заведения, где танцевали танго. В конце концов девушки наткнулись на «Грот Венеры» — один из худших кафешантанов, какие только возможно было найти тогда в Париже.

— А ведь здесь дебютировала красотка Отеро! — сказала Леа.

— А Мата Хари? — спросила Мадлена. — Думаешь, сюда приходит Мата Хари?

— Да, — ответила Леа. — И Сесиль Сорель, Режана, Мистингетт[13], Лиана де Пужи, Клео де Мерод!

Она всегда произносила эти имена в одном и том же порядке, с некоторым религиозным оттенком, как молитву. С первого дня, как девушки открыли журнал «Фемина», они взяли за обыкновение погружаться в его просмотр после утреннего туалета Мадлены. Они составили список парижских фей. Каждую неделю им предлагался новый, незнакомый до этого образ: Клео де Мерод, собирающая цветы, танцующая, Клео, готовящая омлет с трюфелями, Клео, управляющая автомобилем, купающаяся в Довиле, Клео на велосипеде, за игрой в теннис, на качелях, на коньках, за обедом, нянчившаяся с пекинесом. Чем банальнее было занятие, тем ближе к своим божественным кумирам ощущали себя Леа и Мадлена. Эти эпизоды, выхваченные из жизни высшего света, эти крохи чудесного так походили на их жизнь! Абстрактные мечты выкристаллизовались в этих крупинках Парижа и прижились в их сомюрском существовании так же, как, говорят, приживаются жемчужницы.

Вместе, день за днем, Мадлена и Леа создавали великолепную легенду о парижской женщине, мифологию роскоши и любви, религию с исключительно женскими образами, вечно прекрасными, сверкающими, всегда поющими или танцующими, так же легко переходящими от мужчины к мужчине, как другие дышат. Дар красоты, отличающий этих богинь, был предназначен исключительно для любви. Столь сказочная жизнь казалась недостижимой для большинства женщин, и чтобы утешиться, они вспоминали, что этих богинь называют кокотками, и громко клеймили их аморальность. Но среди женщин были и те, кто перед сном погружался в фантазии о прекрасной жизни, чтобы забыть толстого мужа, храпящего под боком. Возможно, Мадлена последовала бы такому примеру, если бы не было Леа. Независимая стойкая Леа, появившаяся бог знает откуда, но, без сомнения, из того мира, который очень рано ее закалил. «Эти кокотки, — говорила она своей хозяйке, — ничуть не красивее нас. Их возвышает Париж, и там они используют свою красоту. Потому что, мадемуазель, можно извлечь пользу из всего, что у вас есть: ваших губ, вашего маленького красивого носа. И всего остального!»

Стать Клео. Стать Сорель. Стать Режаной или Полэр. Царствовать безраздельно над мужчинами Парижа. Коллекционировать жемчуг и бриллианты. Играть, как Отеро и Лиана де Пужи, которым приписывали несметные богатства. Покорить всех принцев и герцогов, которых насчитывала Европа. Промышленников тоже, прибавляла Леа. Жить во дворцах. Ездить верхом на чистокровных лошадях. Купаться в море в Довиле. Спать в тени венецианской лоджии. Ривьера в январе. Шампанское и гусиная печенка круглый год. Вставать в полдень. Ложиться спать, когда встают рабочие. (Леа особенно настаивала на этом пункте.) Смена туалетов по десять раз на дню, ритуал первого завтрака, утренней прогулки, платье для интимного завтрака, для галантного завтрака, дневное платье, для чая, для визитов, платье для Булонского леса — королевское, хрустящее от покрывающих его драгоценностей. Несмотря на картинки из любимого журнала, Мадлена и Леа упорно представляли себе Булонский лес в виде спящего леса из сказок Перро, где среди аллей произрастали принцы из Европы, чтобы очаровывать прекраснейших из прекрасных.

И опять платья — для вечернего выхода, для вечеров любви, конечно, платья, ниспадающие на более пышные нижние юбки; корсеты из глянцевитого атласа, затянутые до перехвата дыхания, чтобы расшнуровывать их часами, стеная от наслаждения, и, в конце концов, замереть в блаженстве среди шелковых простыней.

Но пока Леа и Мадлена были далеки от подобного счастья. Их одежда покрылась грязью. Каждые два шага им приходилось скользить по лошадиной лепешке, вот-вот готовой приклеиться к юбкам. Они только что вновь напудрились и опрыскали шею из флакончика «Благородство обязывает» новомодными духами, чье название отвечало их затаенной мечте, а несколько тяжелый запах напоминал о танго. Девушки вздохнули и с энергией отчаяния устремились в забегаловку.

Подобно церкви с приделами, она состояла из главной пещеры и двух боковых полугротов — зеленого и розового — с расположенными в беспорядке столами и стульями. Папье-маше, из которого были сделаны перегородки пещеры, использовали и для изображения фантастических деревьев. Эти деревья — что-то среднее между пальмой и сталактитом — были украшены оранжевыми и голубоватыми лампами, а кое-где и живыми растениями, казавшимися болезненными в сочетании со всем остальным.

В центре пещеры на сооруженной из подставок эстраде актриса средних лет декламировала патриотические куплеты.

Мадлена устало села на свободный стул.

— Совсем как в «Большом коммерческом кафе» в Сомюре, — заметила Леа. — Но там уже год как убрали декорацию грота и сделали все в стиле Людовика XVI! — Она не скрывала своего разочарования.

В кошельке у них оставалось всего несколько мелких монет, в животе было пусто, но безумно хотелось провести уже эту ночь на шелковых простынях.

Стоя рядом с подругой, Леа рассматривала одно за другим лица посетителей. Мужчин было много. Но какие это были мужчины: военные навеселе, вульгарные и без гроша в кармане, тщедушные канцелярские крысы, один или двое худеньких юношей тоже без денег! Еще один очень толстый тип, раздувшийся посреди своих стаканов с абсентом чуть не на грани апоплексического удара. Женщины выглядели не лучше. В платьях диких цветов, смотревшихся еще более крикливыми в лучах электрического света, они слонялись между столиками, выставляя напоказ грудь и приподнимали юбку, демонстрируя икры. Очевидно, что это заведение не для них. Ах, если бы она записала адрес того места, где танцевали танго! Не для того, конечно же, чтобы увидеть Роберто или Фернандо — с иностранцами никогда ничего не понятно, — но чтобы познакомиться с господами в блестящих одеждах, в чистых рубашках, без сомнения, шелковых, — с принцами или князьями, которых она заметила, когда, протрезвев от танца, собиралась уходить.