Но вдруг тащившая её за руку девушка остановилась, обернулась и строго посмотрела в лицо.

- Слушай, Рада, ты чего это еле плетешься? – а потом удивленно: - Что с тобой? Ты чего это?

И Рада, пытаясь спрятать слёзы, ответила:

- Просто осуществилась моя мечта – я здесь, в Академии, и буду учиться на мага.

Ариша только раскрыла глаза шире:

- Ой, ой! Ты какая-то странная, Рада. Как из другого мира, - и посмотрела с подозрением.

Рада только улыбнулась.

- Значит так, - продолжила заботливая подруга. - От меня ни на шаг, задавай любые вопросы, не стесняйся. Мы тут все запросто общаемся, а ты небось не королевна, тоже давай попроще.

- Я не королевна, я при…

Но на счастье, шустрая Ариша не стала слушать, развернулась спиной, ухватила Раду за руку и потащила дальше.

Она так и осталась заботливой, словно квочка, - всегда по любому поводу опекала новенькую, поясняла и всюду таскала за собой. Иногда это было даже забавно: она была на полголовы ниже и намного тоньше, выглядела младше, но вела себя так, словно мамаша с многоголосым выводком шумных, разбегающихся в разные стороны малышей.

Раде это было в диковинку, но и в радость - никогда о ней так никто не заботился. Разве что мама, только неё не было столько времени.

- Адепты, внимательно следите за схемой!

Я любовалась, тем как ловко преподаватель выделывал пальцами пассы, и от этого на белую доску ложилась красивая вязь заклинания густого синего цвета в центре и сильно светлеющего к краям.

Хотелось подбежать и обнять этого человека, который может делать такую красоту. И у которого я научусь, чего бы мне это ни стоило, творить такое же.

Закончив со схемой, немолодой уже мужчина отряхнул ладони и скрипучим голосом стал диктовать:

- Ядро требует максимального вливания магии и минимальной структуризации. Это хорошо заметно на схеме – центр не заполнен, но насыщен силой.

«…силой», – старательно выводила я одну идеальную букву за другой. Как мама радовалась бы, знай она, что наша с ней общая мечта начала осуществляться!

Я изящно удерживала перо в пальцах так, как меня учила мама и не смог отучить учитель сводных братьев, называя криворукой ошибкой природы. Я научилась пропускать эти крики мимо сознания.

Просто мне ужасно нравилось вот так обмакивать перо в чернильницу настолько, чтобы чернил было достаточно, но не получилась клякса – я ужасно не любила клякс. Их и так хватало в моей жизни, чтобы оставлять ещё и на бумаге.

А ещё мне ужасно нравилось писать красивые аккуратные буковки, чтобы одна к одной, кругленькие, ровненькие. Нравилось слушать преподавателя, восхищаться его мастерством и количеством знаний.

Мне всё нравилось, абсолютно!

И здание Академии, и общежитие, и библиотека, и эти большие наклонные аудитории, и даже то, что все вокруг было переполнено – и в комнате, и в учебных помещениях, и на полигонах. И совсем не смущало то, что приходилось ходить на дополнительные занятия к преподавателям, учить то, что другие прошли раньше, а потом и сдавать те предметы, по которым у меня выявили недостаток знаний.

Но хоть недостаток и выявили, но всё же взяли на второй курс.

Это тоже казалось чудом! Меня, никогда толком не обучавшуюся магии, да просто девчонку с запечатанной магией, меня приняли в Академию и сразу на второй курс! Конечно. чудо!

Ещё тогда, когда я только попала в Академию, прямо на следующее утро, я стояла в огромном пустом амфитеатре, где от самого тихого слова шло эхо, отражаясь от высоких стен и потолков, а передо мной сидели за длинным столом преподаватели, я чувствовала себя маленькой крошкой и была полная уверенность, что меня не возьмут.

- Болевые точки на теле человека? – резко спрашивал внимательно щурящий глаза мужчина с тонким орлиным носом и крупными губами, которые он, замолкая, сжимал в жесткую точку.

Я нервно сглатывала и начинала перечислять в том случайном порядке, в котором они мне вспоминались. Получалось сумбурно, я спешила, боясь, что меня оборвут грубым «Ты не знаешь! Достаточно!», и я нервничала всё сильнее.

- Какие знаешь плетения защиты? – и я вспоминала всё, что мне когда-то показывала мама – и те, что совсем хорошо помнила, что специально учила, и те, что случайно видела совсем малышкой, когда сидела в уголке зала для тренировок, когда мама тренировалась сама и обучала других.

И я рассказывала, рассказывала,рассказывала, пока не слышала «достаточно!».

- Что ты знаешь о Кодексе магов? – и я цитировала по памяти книгу, которую долгие годы не понимала, но читала и прятала от отцовских псов, которых он называл стражами, а я – надсмотрщиками.

Я говорила, а в голове всплывали воспоминания о том, как я сначала тайком читала ту единственную книгу, что осталась от матери, и которую мне чудом удалось спрятать, как потом убегала в своё ненадёжное убежище, где снова и снова перечитывала потёртые страницы. Потом в какой-то момент заметила, что многое помню на память, и стала повторять целые главы про себя, когда в очередной раз кто-то начинал ругать меня или оскорблять.

Следующим воспоминанием всплыл тот жуткий день, когда меня всё же нашли – нетрудно это было сделать на полупустом сеновале конюшни ранней весной, – и мне пришлось удирать с книгой. Я бежала по жидкой весенней грязи двора, чувствовала, как немеют от холода босые ступни, слышала противное чавканье, с которым они отлипали от черной вонючей жижи. Я бежала на кухню, где меня, конечно, спасти не могли. Но могли, я знал это точно, остановить отцовских псов.

А ещё, и это было, наверное, главное, - там был очаг.

Я бежала, и слёзы катились из глаз. Я почти ничего не видела впереди себя, но не боялась упасть. Я боялась, что догонят.

И потому бежала, плохо видя, что там у меня под ногами, бежала и плакала – я знала, что эту книгу несу на сожжение, на казнь, на верную смерть, что больше её никогда не увижу, но выбора не было. И влетев в кухню, одним быстрым движением швырнула в огонь последнюю память о маме, испытывая такую боль, будто это не старую бумагу прилежно стал лизать огонь, а это я сама сгораю заживо.

Но долго погоревать мне в тот раз не дали – кухарка уже лупила меня под руку мокрой тряпкой и причитала о грязи на моих ногах, испортивших её чистый пол. А я подставляла под хлёсткие удары спину, прикрывая лицо локтем. Потому что уже знала – мокрой тряпкой по глазам намного больнее, чем по спине. Ну и кроме того, из-под руки мне было легче бросать взгляды в печь, где корчилась и сгорала последняя ниточка, связывавшая меня с матерью – потрёпанная книга, которую я помнила почти наизусть.

Когда в кухню влетели стражники, я зажимала горевшее огнём и распухавшее ухо, которое неудачно попало под удар тряпки. И тут кухарка взвыла раненым медведем, потому что на детской паре босых ног куда меньше грязи, чем на сапогах четверых здоровенных мужиков. Одним воем этих парней было не остановить – здесь наши с кухаркой соображения чудесным образом совпали - и она схватилась за самый большой ухват.