Нельзя же до такой степени игнорировать историю.

В вышеозначенную ночь к нам с Алешей-Бобом присоединились три красивые женщины: Руанна, любовь всей моей жизни, которая приехала погостить на две недели из Бронкса, Нью-Йорк; Светлана, темноглазая татарская красотка Алеши-Боба, специалист по пиару в сети местных парфюмерных магазинов; и Люба, двадцати одного года, жена Любимого Папы, провинциалка.

Должен сказать, что я нервничал, сводя этих женщин вместе (я и вообще-то побаиваюсь женщин). Светлана и Руанна — агрессивные личности; Люба и Руанна когда-то принадлежали к низшему классу, им не хватает воспитания; а у Светланы и Любы, поскольку они русские, налицо симптомы легкой депрессии, коренящейся в травме, полученной в раннем детстве (см.: Пападаполис, Спиро. «Это мои пироги: конфликт поколений в постсоветских семьях. Хроники психиатрии». Париж, Боулдер, 1997, том 23, № 8). С одной стороны, я опасался раздоров между этими женщинами или того, что американцы называют «фейерверк», а с другой стороны, жаждал увидеть, как этой снобистской суке Светлане зададут перцу.

Пока мы с Алешей-Бобом были заняты рэпом, служанка Любы наводила девушкам красоту с помощью косметики в одном из домиков для переодевания при «Рыболове». Когда они присоединились к нам на понтонном мосту, от них исходил аромат поддельного цитруса (с легким запахом подлинного пота), их прелестные губы сияли в летних сумерках, голоса звенели: они вели интересный разговор о «Стокманне», известной финской империи на главной улице Санкт-Петербурга — Невском проспекте. Они обсуждали летнюю новинку сезона: два махровых финских полотенца за 20 долларов: оба полотенца отличались в высшей степени нерусским, шокирующим западным цветом: они были оранжевые.

Прислушиваясь к болтовне об оранжевых полотенцах, я почувствовал, как мой обрезанный темно-красный khui возбудился. Наши женщины были такие хорошенькие! Нет, моя мачеха, Люба, была определенно ни при чем. Она младше меня на одиннадцать лет и ночами неубедительно стонет под Любимым Папой, у которого впечатляющий черепахоподобный khui (о, благословенные воспоминания о том, как он покачивался в воде в ванне, а мои любопытные детские ручонки пытались его поймать).

Не возбуждала меня и Светлана, несмотря на ее модные монгольские скулы, плотно облегающий свитерок и превосходно наигранное безразличие (сексуальная поза образованной русской женщины), — нет, несмотря на все это, мне ее не надо. Позвольте сказать вам, что я положительно отказываюсь спать со своими соотечественницами: бог его знает, где они побывали.

Таким образом, мне остается Руанна Салес (ее фамилия произносится на испанский манер), моя девчонка из Южного Бронкса, с курчавыми волосами, туго стянутыми на затылке красной косынкой, с блестящим носом в форме груши, которому постоянно требуются поцелуи и лосьон.

— Я думаю, — говорит моя мачеха Люба по-английски — ради Руанны. — Я думала, — добавляет она: у нее проблема с временами. — Я думаю, я думала… Я думаю, я думала…

— О чем же ты думаешь, дорогая? — осведомляется Светлана, нетерпеливо дергая за свою удочку.

Но Любу не так-то легко обескуражить, когда она выражает свои мысли на блестящем новом языке. Эта милая женщина, которая два года замужем за человеком, стоящим по богатству на 1238-м месте в России, наконец-то нашла себя. Недавно был нанят миланский доктор, чтобы уничтожить несносные оранжевые веснушки у нее на лице, в то время как хирург из Бильбао призван был удалить жирок с ее подростковых щек (вообще-то с этим жирком она выглядела привлекательнее — как загубленная девушка с фермы, начинающая взрослеть).

— Я думала, я думала, — повторила Люба, — что оранжевое полотенце такое уродливое. Для девушки хорош бледно-лиловый цвет, для мальчика — как мой муж Борис — голубой, для служанки — черный, потому что ее рука уже грязная.

— Черт побери, дорогая, — перебивает Руанна. — Ты вообще.

— Что значит «вообще»? — вопрошает Люба.

— Говоришь хреновину о слугах. Будто у них грязные руки и все такое.

— Я думаю… — Люба смущается и смотрит на свои собственные руки с твердыми провинциальными мозолями. Она шепчет мне по-русски: — Скажи ей, Миша, что до того, как я встретила твоего папу, я тоже была несчастной.

— Люба была бедной в 1998 году, — объясняю я Руанне по-английски. — Потом мой папа женился на ней.

— Это правда, сестра? — спрашивает Руанна.

— Ты называешь меня сестрой? — шепчет Люба, и ее нежная русская душа трепещет. Она кладет свою удочку и распахивает объятия. — Тогда я тоже буду твоей сестрой, Руанночка!

— Это всего лишь афроамериканское выражение, — говорю я Любе.

— Конечно, — подтверждает Руанна, подходя, чтобы обнять Любу, и моя мачеха со слезами на глазах прижимает Руанну к себе. — Потому что, насколько я могу судить, все вы, русские, — только сборище ниггеров.

— Что ты говоришь? — вмешивается в разговор Светлана.

— Не пойми меня неправильно, — отвечает Руанна. — Это был комплимент.

— Это не комплимент! — рявкнула Светлана. — Объяснись!

— Остынь, дорогуша! — отвечает Руанна. — Знаешь, я говорю всего-навсего… У ваших мужчин нет работы, у детей астма, и все вы живете в общественных домах.

— Миша не живет в общественном доме, — возражает Светлана. — Я не живу в общественном доме.

— Да, но вы отличаетесь от других людей. Вы — НГ, — говорит Руанна, делая рукой характерный для гетто жест.

— Мы кто?

— Настоящие гангстеры, — поясняет Алеша-Боб.

— Посмотри на Мишу, — продолжает Руанна. — Его отец убил американского бизнесмена из-за какого-то дерьма, и теперь он не может получить эту долбаную американскую визу. Вот это и есть — вообще!

— Это не из-за папы, — шепчу я. — Это все американское консульство. Это Государственный департамент. Они меня ненавидят.

— Так все-таки, что такое «вообще»? — снова спрашивает Люба, не понимая, подвигается ли разговор и сестры ли они с Руанной по-прежнему.

Светлана уронила удочку и повернулась ко мне и Алеше-Бобу, подбоченясь.

— Это ваша вина, — шипит она по-русски. — С этим вашим дурацким рэпом. С этим идиотским гетто-тек. Не удивительно, что люди относятся к нам, как к животным.

— Мы просто развлекались, — оправдывается Алеша-Боб.

— Если ты хочешь быть русским, — говорит Светлана моему другу, — ты должен думать о том, какой у тебя имидж. Все уже считают нас бандитами и проститутками. Нам нужно изменить это впечатление.

— От всей души прошу прощения, — говорит Алеша-Боб, прижимая руки к сердцу театральным жестом. — Отныне мы не будем исполнять при тебе рэп. Мы будем работать над нашим имиджем.

— Черт побери, о чем это вы там беседуете, ниггеры? — спрашивает Руанна. — Говорите уже по-английски.

Светлана поворачивается ко мне, уничтожая взглядом. Я отступаю и чуть не сваливаюсь в воду. Мои руки начинают набирать номер телефона доктора Левина, как вдруг к нам, задыхаясь, бежит мой слуга Тимофей.