– Сейчас увидишь, – ответил старик. – Ты обязательно должна узнать всё. Всю правду.

Неужели? Фурия не верила, что старик беспокоился именно о ней. А если и беспокоился, то скорее о своей собственной правде, о том, что он сам считал таковой, о том, во что хотел заставить поверить и её. Фурия безуспешно искала в его морщинистом лице черты юноши, которого она когда-то знала, Северина Розенкрейца, её последнего предка, оставшегося в живых. В своё время он написал множество книг и вызвал к жизни мир библиомантов. Теперь же, почти двести лет спустя, о бурной молодости Зибенштерна напоминали лишь его глаза, зорко следившие за каждым движением девочки.

Старик настоял на том, чтобы Фурия вместе с ним поднялась на этот горный хребет, хотя было очевидно, что подъём давался ему с трудом. Возможно, Фурия правильно сделала, что не стала ему отказывать. И возможно, он действительно чувствовал себя перед ней в долгу и хотел рассказать ей что-то похожее на правду. Или хотя бы объяснение всему происходящему.

Они молча продолжали восхождение по пересечённому расселинами хребту, переступая через трещины, обдирая колени и щиколотки об острые камни. Один раз они спугнули тощего кролика, одного из тех, что в изобилии водились в этих местах, – костлявые, странно сложенные зверьки. В ночных убежищах кролики тоже мутировали – до́ма, в Котсуолде, фермер с ружьём пустился бы бежать без оглядки, завидев такое уродливое создание.

С самого начала своего пребывания здесь Фурия много раз пыталась открыть ворота в другое убежище – безрезультатно. После её исчезновения библиоманты Адамантовой Академии запечатали убежища, и у Фурии не хватало сил сломить заклятие.

– Ты мне не доверяешь, – заметил Зибенштерн, шедший позади неё. – И я могу тебя понять. Но так уж случилось, что мы оказались здесь вдвоём и больше нам не на кого положиться – ни тебе, ни мне. Посреди всего этого светопреставления нам придётся держаться вместе.

Голос старика ничем не напоминал голос молодого Северина Розенкрейца, когда-то писавшего ей романтические письма. Северин превратился в Зибенштерна, разочарованного творца библиомантики, отгородившегося от мира и с горечью осознавшего неизбежность конца. Его главное детище, его рывок к абсолютной свободе в итоге стал его же темницей.

Когда до вершины хребта оставалось всего несколько шагов, Фурия остановилась и снова обернулась к своему спутнику.

– Светопреставление, да? – Она протянула руку в направлении тёмной бурлящей массы на горизонте. – Это ты называешь светопреставлением?

– Изо всех нас тебе можно опасаться идей меньше всего, – возразил Зибенштерн. – Они уже отпустили тебя однажды и отпустят снова.

– Что ты знаешь про них, если так уверен в этом?

Старик пожал плечами:

– Я слишком стар, чтобы подвергать сомнению факты. Они проглотили тебя, а потом выплюнули. Разве это не доказательство?

– С ума сойти, как мне повезло! – Фурии не понравился собственный сарказм, с которым она широким жестом указала на потрескавшуюся бесплодную пустыню вокруг. – Если бы я умерла во время гибели Санктуария, хуже места мне бы не досталось.

Кряхтя, Зибенштерн наконец нагнал её.

– Тебя бы просто стёрли. Ты бы перестала существовать. Ни рая, ни ада не существует. Не существует даже понятия «ничто». Конец – это действительно конец. Наши мысли и воспоминания, всё то, чем мы когда-то были, просто пропадают. Именно поэтому мы не в состоянии представить себе, как это бывает. Это за пределами наших возможностей.

Представление о посмертном небытии действительно пугало Фурию, но она не хотела показывать это Зибенштерну.

– Раньше беседовать с тобой было веселее.

– Раньше у меня была надежда.

– О господи, Северин! – Фурия таращилась на него чуть дольше, чем обычно, потом покачала головой и продолжила восхождение.

Внезапно на них посыпался град из угольной крошки – посыпался и тут же закончился. Такие странные вещи в этой про́клятой Богом местности происходили постоянно, и Фурия считала, что название «Забытые земли» было прямо-таки комплиментом по сравнению с фактическим положением дел в ночных убежищах.

В любом случае мутировать, как чернильные поганки и кролики, она не успеет: в ближайшем будущем идеи уничтожат этот край.

Фурия не могла не думать о младшем брате Пипе и остальных обитателях имения, в том числе об экслибре, полагавшем себя Джимом Хокинсом, главным героем романа Роберта Льюиса Стивенсона «Остров Сокровищ», одной из её любимых книг. Раньше, когда девочка слышала о том, что читательницы влюблялись в книжных персонажей, она считала это глупым ребячеством, теперь же замечала, что сама тратит кучу времени, сравнивая Джима из романа с Джимом, которого встретила в Санктуарии. Про персонаж она помнила всё – роман Стивенсона читала раз двадцать, – а вот живой мальчик, встреченный ею, оставался для неё загадкой. Фурия успела обменяться с ним всего парой слов, однако не могла отделаться от ощущения, что знала его давно и хорошо. Она вспоминала его смелость и решительность, его наивное желание сразу же довериться людям, которые использовали его во имя собственного блага. В романе Джим купился на лесть одноногого пирата Джона Сильвера, а после того как выпал из книги – на притворную симпатию баронессы Химмель.

Фурии казалось, что она знает Джима, не будучи знакомой с ним. Это был примерно такой же идиотизм, как, например, прогулка с Зибенштерном по этой бесплодной пустыне. Может быть, в её истории старик тоже играл роль Джона Сильвера, демона-искусителя, чьим уговорам она не могла противостоять, несмотря на доводы рассудка.

Наконец они добрались до вершины. Фурия обернулась и протянула своему спутнику руку, чтобы помочь ему перебраться через последнюю трещину. Такие трещины на самом деле были стыками плит, из которых были сделаны ночные убежища, – стыками, которые, словно неправильно подобранные кусочки пазла, не совпадали друг с другом.

– Не волнуйся, – произнёс Зибенштерн, заметив опасливую осторожность, с которой она смотрела на трещину. – Эта часть ночных убежищ относительно надёжна.

– Я слышала, что плиты постоянно движутся.

– Во всех остальных местах – да, а здесь – нет.

Фурия бросила взгляд вниз, в долину, из которой они поднялись сюда. Практически всё обширное пространство, местами даже захватывая склоны гор, занимал лагерь чернильных поганок – целое море палаток и покосившихся от ветра загородок размером с небольшой город. Между хлопающими на ветру палатками и причудливыми постройками из разнообразного материала, оставшегося в убежищах после войны, мерцали огоньки костров.

Жилище Федры, в котором Фурия пришла в себя после встречи с идеями, располагалось около горного склона и представляло собой старый блиндаж с потрескавшимися стенами и земляным полом. Война закончилась около сорока лет назад, однако вещи, пережившие войну, выглядели гораздо старше. Губительный климат Забытых земель ускорял распад – это касалось как живой, так и неживой природы, а также рукотворных предметов.