Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы вместе устраивали домашние представления и вечеринки на протяжении теперь уже почти пяти лет и и не могли представить для себя лучшего, оставаясь соседями и друзьями. (Самые большие разногласия возникали, когда мы обсуждали, кто из актеров будет играть нас в фильме о наших годах в П-тауне: я отдавал предпочтение Джеймсу Спэйдеру, она – Дайан Кэннон, но споры продолжались.)
И, конечно, помимо уютного дома жизнь в П-тауне была настоящим удовольствием. Всего лишь три тысячи нас «местных» и шестьдесят тысяч «приезжих» совершали вылазки на крайнюю точку мыса в обычный августовский день. Я чувствовал себя в определенном смысле в привилегированном положении, оставаясь после Дня Колумба единственным свидетелем того, какое грандиозное значение имеет сезон в городе, жизнью которого управляет океан. (Чуть меньшее удовольствие мне доставляло в День труда[11], сидя на пляже Рэйс-Поинт и наслаждаясь летним теплом, слушать по радио сводки о многокилометровых пробках на мостах по дороге к мысу.) Честно говоря, отсутствие туристов зимой делало жизнь в городе довольно аскетичной, и только мечты о лете превращали месяцы ожидания весны в не столь невыносимые.
Если вы родились тогда, когда дует холодный ветер, небо серое, а вдали виднеются белые шапки холмов, вы больше других заслуживаете теплого очарования июня, июля и августа. Но как бы мы, местные жители, ни надували щеки, вне всяких сомнений, П-таун остается летним раем для всей Новой Англии[12]. Это одновременно Мартас-Винъярд и Ки-Уэст, гавань художников и писателей (меня не отпускает мысль, что я запросто мог пройти на улице мимо Нормана Мейлера или Майкла Каннингема). Но у меня начали появляться сомнения по поводу моей жизни здесь навсегда. Возможно, это связано с наступлением нового, более зрелого этапа. Кого бы я ни встретил, все куда-то собирались уезжать.
Поначалу в этом было что-то новое, необычное, но теперь это заставляло задуматься: а какие перемены меня ждут?
Ничего такого не было до тех пор, пока не привезли коробки для упаковки, а их доставили через несколько дней после того, как Кейт запаниковала. Несмотря на наш разговор в тот вечер, у меня все еще оставалось впечатление, будто она уверена, что это всего лишь творческий отпуск, а не основательный переезд.
«О господи, и как долго ты планируешь там оставаться?» – спросила Кейт несколько более эмоционально, чем обычно.
У меня чуть не вырвалось саркастическое: «Надеюсь навсегда», но когда я перевел взгляд от коробки, которую упаковывал, на ее лицо, то мгновенно прикусил язык. Судя по несчастному выражению лица Кейт, ей не нужны были слова, она нуждалась в объятии. И вдруг мне тоже стало грустно, и не только из-за нее: мне стало грустно из-за нас обоих.
– Кейт, ты же знаешь, что я буду приезжать к тебе в гости… но я думаю, что мне действительно необходим переезд в Испанию. – Я постарался произнести это настолько мягко, насколько возможно, но в то же время и твердо. Я совсем не хотел, чтобы она ждала моего возвращения обратно, в то время как я был полон решимости начать новую жизнь в Европе.
– В таком случае, я думаю, мы должны провести это лето лучше, чем когда бы то ни было, – сказала она, слегка улыбнувшись.
Она наконец приняла мой отъезд, хотя это было нелегко для нее, и я знал, что ей придется приложить немало усилий, чтобы окончательно поверить в то, что время нашей совместной жизни в этом доме истекло. Готов спорить, что телефон в нашем доме в Провинстауне до сих пор зарегистрирован на мое имя.
Итак, я начал приводить все свои дела в порядок, что тоже было нелегко. Только завершая свое пятилетнее пребывание в Провинстауне, я окончательно осознал, насколько эти годы были хорошими для меня. Я привык быть окруженным почти со всех сторон не только холодными водами Атлантического океана, но и теплым вниманием друзей, и, конечно, буду по нему скучать.
Время веселых и шумных вечеринок, ужинов и просто посиделок за бокалом вина в доме на берегу Атлантического океана подходило к концу. Друзья, убитые горем по поводу моего приближающегося отъезда, делали то, что и можно было от них ожидать. Они едва не угробили меня неиссякаемым потоком отравляющих веществ, которые мы поглощали практически каждый вечер, гуляя по всем любимым барам нашего города. Это было лето, которое я никогда не забуду, или будет правильнее сказать – я хотел бы запомнить его навсегда.
Недели улетали вместе с облаками пупырчатой упаковки и шипучими бокалами игристого. У Энди Уорхола были его пятнадцать минут славы, у Джона Леннона его потерянный уик-энд, у меня же было мое лето в забытьи. Но тем летом, когда наступил решающий момент, я понял кое-что еще.
Несмотря на то что мне всегда доставляли радость простые удовольствия и приятные мелочи, меня трудно было назвать амишем[13] в том, что касалось нажитого. Я в безумии бегал по дому, хватался за каждую мелочь, разрывался, чувствовал себя как человек, которого лишают всего самого дорогого.
Все закончилось тем, что свои оставшиеся сокровища я припрятал до лучших времен на складе временного хранения. В крохотную комнатку запихнул коробки с книгами, фотографиями, брендовую одежду, которой хватило бы на любой показ, несколько десятков глиняных изделий из Roseville Pottery, какие-то предметы антикварной мебели красного дерева и две картины Мартина Фридмана, написанные маслом.
Рынок недвижимости Бостона оставался неизменным. Я коротко указал, что сдается уютная, но при этом по-настоящему роскошная квартира-студия, которая лучше всего подойдет изящному знатоку фен-шуй. Наверное, мне стоило бы более творчески подойти к этой проблеме, ведь мои финансовые вопросы все еще оставались в процессе урегулирования.
В задумчивости я смотрел на коробки со своими вещами, стоявшими одна на другой, на то, что Джордж Карлин[14] называет барахлом. Да, но это было МОЕ барахло, и ничего из этого не уезжало со мной в Испанию. Но раз уж принял решение, то доведи дело до
