Весна.

Просто весна.

И такой тонкий женский весенний сон снился, что удержаться невозможно. Нет. Рассказываю.

Я там женщина лет тридцати — тридцати пяти, незамужняя, без детей и в жуткой депрессии.

В депрессии я не потому, что не замужем, а потому, что мой любимый мужчина — ярчайшая личность, умница, красавец, звезда, оптимист и кобель (но это неважно), год назад погиб.

Что-то там такое связанное с промышленным альпинизмом произошло — точно не пояснили.

Но парень погиб, и я осталась одна.

В общем, по этому поводу у меня депрессия, я ничего не хочу, жить тоже не хочу, что дальше делать, не знаю… Работаю где-то в конторе бухгалтером потихонечку и никуда больше не хожу. Даже к психотерапевту. Мне пусто и очень… очень больно.

Жизнь закончилась.

* * *

ОТСТУПЛЕНИЕ: что примечательно в снах (не знаю, как у вас — я за себя говорю), что проживая истории за персонажей, ты полноценно отрабатываешь все их чувства, как свои. Удовольствие колоссальное. У меня часто бывают вовсе неизвестные мне в реальной жизни эмоции и реакции.

* * *

Так вот. Мои «добрые» приятели, обеспокоившись моим здоровьишком, затаскивают меня на вечеринку. Ну все-таки год и даже больше прошел с трагедии, надо как-то оживать… все такое.

Я не хочу на вечеринку, но решаю попробовать, потому что тоже понимаю ненормальность происходящего.

Прихожу. Это чей-то пентхаус в центре. Не знаю даже чей. Ну круто чо. Нахуя только я там?

И вдруг вижу я (глаза в глаза встречаемся) незнакомого парня, который неожиданно мне кажется очень близким, хорошим и да… внезапно нравится.

От этой мысли я нервничаю и иду курить на веранду. А там парапет стеклянный. И меня накрывает паникой, трындец просто! Невыносимый страх высоты! Ужас.

(Чтоб вы понимали, я в жизни не боюсь высоты совсем. Так что явно не моя фобия).

И этот ужас вынуждает меня лечь на пол (животом вниз), и лежать, и не шевелиться.

А тут, короче, этот парень (по фамилии Славников — кто-то окликнул) понимает, что за хрень происходит со мной, ложится рядом, берет за руку и начинает что-то рассказывать о том, как он тренирует детскую дворовую команду хоккеистов и прочую херню.

Ну в общем, успокоил, уболтал и вытащил он меня из паники и с балкона.

И я прям нехило им заинтересовалась. Стою у стеночки, смотрю на него, руки ходуном ходят от волнения.

Но тут слышу краем уха… что этот самый Славников — крутой психотерапевт и специализируется как раз на таких случаях, как у меня — потеря близких, депра, то-се… И пригласили его на вечерину спецом ради меня.

И я понимаю, что меня: а) как дуру развели и подставили; б) я как дура развелась и подставилась; в) у меня импринтинг на Славникова; г) надо валить, ничего тут не будет хорошего.

И я, короче, тихо собираюсь и валю. Бреду по улицам — в глазах черно от происходящего, сдохнуть проще. И еще этого Славникова лицо прям перед глазами, и шепот, и рука его горячая на моей руке.

И глаза у Славникова ХОРОШИЕ. Добрые хорошие глаза. Если вы понимаете, о чем я.

Сцуко обидно!

Ну… Карочи иду на мост, с моста хочу не то чтоб сигануть, но хотя бы рассмотреть такую возможность. И тут упс… и кто-то сзади окликает по имени. А зовут меня Леной.

— Лена, — говорит. И голос такой, зараза… Родной-преродной.

Оборачиваюсь. Глаза! Какие ж хорошие глаза у него! Ну вот правильные. И ничего что он — психотерапевт и просто работает. Можно, я не буду про это какое-то время думать? Можно?

И руки я ему доверчиво протягиваю, он их в свои берет. Горячие руки. Хорошие мужские горячие руки.

И меня к себе притягивает так осторооожно.

И на ухо опять что-то такое психотерапевтическое трындит. И мне становится спокойно, уютно и я вдруг плачу.

А Славников вдруг замолкает. Я глаза-то поднимаю на него. А там ничего уже нет во взгляде психотерапевтического. Зато мужского такого правильного дохрена.

— Так нельзя же, этика префессиональная, то-се, — лепечу я.

— Нельзя, — кивает Славников. — сжимает меня крепче, и улыбается, и губы у него…

* * *

И, КОРОЧЕ, Я ТУТ ПРОСЫПАЮСЬ, и как всегда облом-с, и не дали досмотреть. Но я седня досмотрю. Я умею.

Очень хороший Славников. Шатен. Глаза карие. Немножко с хипстерской бородкой, но умный.

Всякая молодая сноха норовит доказать свекрови, что у нее (у снохи то есть) руки растут из правильного места. Всякая свекровь норовит сношеньку уесть и продемонстрировать, что у снохи все произрастает из места неправильного. Не ведаю, отчего так повелось, но существует такая вот странная традиция. Меряние виртуальными пиписьками и борьба, значицца, за место главной львицы прайда;)

Тут можно много рассуждать о том, какую позицию должен занять «лев» и как себя следует вести, чтобы избежать конфликтов. Но, кажется мне, что вот недавно Соловьев на «сердожде» эту бытовую и очень всем поднадоевшую тему еще раз поднадоел. И хрен бы с ней.

Я лучше байку.

Итак, идет вторая неделя моего пребывания в Турции в качестве турэцкой жены. Я в перманентном ужасе от происходящего. Действительное выглядит совсем не так, как желаемое. Самое кошмарное то, что свекровь и золовка (сестра мужа) живут с нами, хотя предполагалось, что они переедут в свой дом. Я молчу. Меня мама учила, что женщина должна терпеть и молчать. Терплю. Надеюсь на лучшее и верю в счастливую звезду.

Меж тем ситуация «три бабы в доме» с каждым днем все больше и больше становится похожей на затишье перед цунами. Меня до домашних дел не допускают, относятся ко мне не то как к гостье, не то как к чуду чудному — зверьку заморскому, разговаривают при помощи жестов и сладеньких улыбочек и т. п. Я чувствую себя не то смертельно больной, не то хронической дурочкой. Сейчас, в мои почти сорок, я бы плюнула на эти ощущения и согласилась бы с чем угодно, лишь бы не мешали читать и кропать посты в жж. Но тогда меня это оскорбляло!

«Не доверяют», — думала я.

«Не уважают», — думала я.

«Смеются», — думала я.

Правильно, кстати, думала.

И вот однажды, когда в очередной раз у меня просто ОТОБРАЛИ пылесос с такой снисходительной ухмылкой типа «все равно ты нихрена не можешь, еще пылесос сломаешь», я вышла из себя. Вышла, как и положено молодым снохам, с мужем в тет-а-тете. Поорала, поревела, потопала ногами. Муж проникся и пошел наводить порядок. И вот, вернувшись после этого довольно-таки громкого порядконаведения, он мне сообщил, что завтра я буду готовить обед.