— Тогда зачем, командир? Зачем нам все это?

Баласар подался назад. Он еще никогда не говорил об этом вслух, не объяснял никому свои мотивы. Все та же гордость. Он был ей одержим. Именно гордость заставила его взвалить себе на плечи это задание, долг перед миром, исполнить который ни у кого не хватило бы духа.

— Империя пала. И не бог так судил. Ее разрушили люди. Те самые, которые держат на привязи карманных божков. Такие люди еще остались. Они живут в каждом городе Хайема, и там на них смотрят, как на тягловых лошадей, пользуются их силой, чтобы питать свое тщеславие и могущество. Если захочется, они натравят андатов на нас. Навеки укроют снегом наши поля, затопят земли, сделают все, на что воображения хватит. Могут повернуть против нас даже мир — так же просто, как мы управляемся с кинжалом. И знаешь, почему они до сих пор так не поступили?

Юстин заморгал, обескураженный злобой в голосе Баласара.

— Нет, командир.

— Потому что им это в голову не пришло. Вот и вся причина. А еще они могут наброситься друг на друга. И тогда в пустоши превратится все что угодно: Актон, Киринтон, Марш. Любой город или селение. Нам просто повезло, что этого еще не случилось. Но рано или поздно кого-то из них обязательно одолеет безумие или гордыня. И тогда нам не позавидуешь, как муравьям на поле брани, которых кони втаптывают в грязь. Вот почему я говорю о необходимости. Мы с тобой должны позаботиться, чтобы этого не произошло.

От собственных слов у него закипела в жилах кровь. Стыд и неуверенность испарились. Баласар по-волчьи осклабился. Если его ведет гордость, пусть будет так. Без гордости никто не преуспел бы в такой работе.

— Когда я доведу дело до конца, хайемские боги-призраки станут всего лишь страшилками для непослушных детей. Вот ради чего погиб Малыш Отт. Не ради денег, завоеваний или славы. Я спасаю мир. Ну, что выбираешь? На дно — или мне помогать?

Дождь лил неделю подряд. Над городом, протянувшись от восточного до западного хребта, повис намокший полог унылых туч. По утрам стоял туман, днем его сменяла промозглая сырость. Снег почти везде растаял, земля превратилась в грязную жижу. Она как нельзя лучше подходила для посевов яровой пшеницы и гороха, однако на этом ее преимущества и заканчивались. Теперь путешествовать стало еще труднее, чем зимой, в самый страшный мороз.

И все-таки в Мати прибыли гости.

— Осмелюсь заметить, что эти так называемые учения — большая ошибка, — сказал посланник. Его жесты по-прежнему свидетельствовали о глубочайшем почтении, хотя разговор давно уже вышел за рамки приличий. — Уверен, вы преследуете благую цель, однако позиция дая-кво…

— Если дай-кво хочет управлять Мати, пусть едет сюда, — отрезал хай. — Поселится в соседней комнате, оттуда будет удобно дергать за ниточки на моих руках. Мы поставим для него кровать.

Посланник вытаращил глаза. Он был еще молод и не научился владеть собой так, чтобы чувства не отражались на лице. Ота, хай Мати, махнул рукой и вздохнул. Он знал, что зашел слишком далеко. Еще чуть-чуть, и они сорвутся на крик, выясняя, кто именно прочит себя в основатели Третьей Империи. На самом же деле все эти четырнадцать лет он правил Мати лишь по необходимости. План возглавить союз городов Хайема привлекал его ровно так же, как возможность содрать кожу острым камнем.

Это была встреча с глазу на глаз. Маленькую комнату, обшитую резными панелями из черного дерева, освещали свечи с пряным ароматом земли и ванили. Она находилась вдали от коридоров и открытых садов, где утхайемцы или слуги могли случайно подслушать собеседников. Дело было не из тех, которые хай мог обсуждать на балу или за ужином. Чтобы успокоиться, Ота шагнул к окну и распахнул ставни. Перед ним раскинулся город. Небо пронзали величественные каменные башни, за ними, на юге, расстилалась долина, покрытая нежной зеленью весенних всходов. Ота взял себя в руки.

— Не хотел вас обидеть, — извинился он. — Понимаю, дай-кво не собирается диктовать свою волю ни мне, ни другим хаям. Я благодарен вам за совет, но ополчение не представляет собой никакой угрозы. Две-три сотни человек — это совсем не войско. Подготовлены они в два раза хуже, чем гарнизон в какой-нибудь западной крепости. Вряд ли такой отряд завоюет мир.

— Мы заботимся о сохранении порядка и мира между всеми городами Хайема, — ответил посланник. — Если один хай проявит интерес к военному делу, это не понравится остальным.

— Если я дам горстке людей ножи и покажу им, где рукоять, это не назовут подготовкой к войне.

— За последнюю сотню лет ни один правитель не сделал даже такой малости. К тому же, вы должны понимать, что до сих пор так и не заключили союза с… с кем бы то ни было.

«Начинается», — подумал Ота.

— Спасибо, у меня уже есть жена, — сказал он спокойно.

Однако посланник явно исчерпал запасы терпения. Услышав, что он встал, Ота обернулся. Молодой поэт скрестил руки на груди, спрятав их в рукава мантии, и побагровел.

— Будь вы лавочником, такая верность супруге вызывала бы только восхищение. Но если вы, хай Мати, отвергаете каждую женщину, которую вам предлагают в жены, тут уже попахивает оскорблением. Наверняка я не первый, кто вам об этом говорит. Заняв трон, вы отдалились от хайема, знатнейших домов утхайема, торговых домов. От всех и каждого.

Оте было что возразить: он заключал договоры и торговые соглашения, принимал в дар слуг и рабов, делал все, чтобы связать себя и Мати с другими городами Хайема. Однако все это не убедило бы ни посланника, ни его господина, дая-кво. Они хотели крови — крови Оты в жилах ребенка мужского пола, сына жены, присланной с юга, востока или запада. Они хотели, чтобы хай Ялакета, Патая или Тан-Садара мог надеяться, что его внук сядет на черный трон Мати, когда Ота умрет. Его жена, Киян, была уже не в том возрасте, чтобы родить еще одного ребенка, но ведь существовали женщины помоложе. Чтобы у хая было всего двое детей, да еще от одной жены и от кого — от хозяйки трактира из Удуна… Нет, даю-кво нужны были его сыновья, наследники, рожденные в браке с женщинами, воплощавшими собой мудрые политические союзы. Дай-кво и посланник защищали традицию, которая пережила две империи и девять поколений хайатских придворных. Отчаяние накрыло Оту, словно тяжелый зимний плащ.

Спорить не имело смысла. Он прекрасно знал, почему сделал тот или иной выбор, но эти причины легче было объяснить шахтерской собаке, чем гордому юнцу, который провел несколько недель в пути ради привилегии отчитать его. Вздохнув, Ота повернулся к посланнику и выразил свои извинения в самой формальной из всех возможных поз.

— Я отвлек вас от главной цели вашего визита, Атай-тя. Простите, это не входило в мои намерения. Так что же угодно даю-кво?

Посланник сжал губы так, что они побелели. Ответ был известен обоим, но из-за притворства Оты приходилось начинать все сначала. Второй раз коснуться постельных предпочтений хая будет никак нельзя, а значит, Оте не надо будет оправдываться. Воистину, этикет — жестокая игра.