Коматозно-бредовое утро встретило сырым полом, каменным сводом, промерзшим до костей телом, как следствие, заложенным носом и громким бурчанием в желудке. Они там что, в больнице, не могут догадаться мне капельницу с глюкозой поставить и кондиционер отрегулировать?

То ли я переоценила морозоустойчивость своей новой шкурки, то ли во сне терморегуляция нарушилась, то ли температура в пещере упала ночью значительно ниже нуля, то ли мир моей комы вообще не поддавался никакой логике, но налицо были все признаки переохлаждения. Ломило не только плечи — ныло и просилось в горячую ванну и тёплую постельку всё тело целиком.

Особой прелести состоянию промерзшего организма добавляли помутневшие стёкла бывших очков. Вчера, когда я рыдала над собственной горькой долей, слезы каким-то образом проступали сквозь нижний ряд обрамлявших «глазницы» чешуек и уже оттуда сбегали по щекам, сейчас же они почему-то оставались за чёрными стеклами и оседали на них в виде конденсата. Может, у меня жар?

Прижатая ко лбу когтистая ладонь ответить на этот вопрос не сумела. Во-первых, чувствительность серой шкуры оказалась довольно слабой, а во-вторых, я могла лишь предполагать, что являлось нормой для моего мутировавшего в «неведому зверушку» тела. Шевелиться откровенно не хотелось, да и сил на это не было, но дальнейшее пребывание в берлоге грозило мне как минимум воспалением лёгких, если, конечно, оное уже не случилось, а как максимум — смертью от голода.

Можно, конечно, было попробовать пожевать слюдяное зеркало или какой-нибудь камушек, но аппетита они что-то не вызвали. Зато воспоминание о пакете с ирисками, чуть не заставило меня захлебнуться слюной. В который раз обложив матом дуру Илонку, идиота Дэна, а заодно и своё больное воображение, не справившееся с созданием мирка поуютнее, я собралась с силами, с трудом поднялась и, ухватив одной рукой рюкзак, а другой — верную гитару, поковыляла к выходу.

Камень, который я так легко сдвинула вчера, чтобы оградить себя от визитов вежливости сородичей гиеномишки, поддался только с третьей попытки. Зато, когда он наконец-то освободил путь, я буквально вывалилась наружу под жаркие лучи местного светила. Слезящиеся глаза на миг обожгло яркой вспышкой, но зрение почти мгновенно подстроилось под резко изменившийся уровень освещённости. От нахлынувшего тепла захотелось распластаться на нагретых солнечными лучами камнях и замурлыкать. Чешуйки на руках встопорщились от свежего ветерка, и даже дышать стало как-то легче.

К пещере, в которую я пожаловала среди ночи, вёл довольно крутой склон, а потому вид с «порога» открывался отменный. Конечно, я бы предпочла более цивилизованный пейзаж, но не признать красоты ландшафта не могла. Какой-нибудь живописец с удовольствием бы засел здесь с мольбертом, чтобы запечатлеть груды бурых и серых булыжников, отвесные сколы горной породы и поросшие кустами насыпи, безмятежное небо с редкими полупрозрачными полосками облаков и журчащий в низине ручеёк. Я же позволить себе бессмысленное созерцание окрестных красот не могла.

Желудок требовал пищи, мозг — поиска более комфортных условий пребывания, а босая пятка — вызволения пленной кроссовки из объятий коварной коряги, отправившей меня в полёт с обрыва.

Но первым делом пришлось провести ревизию — более тщательную, чем вчера. Содержимое рюкзака, разложенное на камнях, выглядело странно и жалко. На дне пол-литровой пластиковой бутылки бултыхалась пара глотков воды, а в мятой пачке белели три подушечки жвачки — на этом «съестное» заканчивалось и начиналось сомнительное. Три конспекта, одна чистая тетрадь и в комплект к ним зажигалка легли в кучку «оставить» как идеальное средство для разведения костра. В эту же компанию отправились перочинный ножик и, после некоторых раздумий, молоток.

Нетипичный для девичьей сумочки (впрочем, мой рюкзак на это звание тянул с большой натяжкой) предмет я таскала с собой на удачу. В детстве, в один из визитов к бабушке в деревню этот инструмент помог нам с Катькой избежать крупных неприятностей, когда мы ночью отправились в соседский сарай, чтобы утащить ведро с клубникой. Молоток — самый обычный, немного ржавый, с двупалым гвоздодёром с обратной стороны — я прихватила тогда для самообороны.

Семилетней Маше казалось, что это отличное оружие против всяких монстров, которые могут подстерегать двух малявок на стезе грабежа. Но пригодился он совсем для другого — дверь сарая за нами захлопнулась и, если бы я не догадалась выдернуть несколько гвоздей, чтобы отодвинуть доски, не избежать бы нам с сестрёнкой порки поутру. Так что, когда Катька на шестнадцатилетие преподнесла мне несколько осовремененную копию того спасителя — с удобной резиновой ручкой и в самодельном бархатном чехле с коряво вышитым посвящением «Лучшей сестре в мире» — я, недолго думая, прописала его в своей сумке на постоянное место жительства.

В кучку «на выброс» легли: смартфон, не подающий признаков жизни; пилка для ногтей, совершенно бесполезная для моего нового маникюра; расческа — по той же причине; планшет с севшим аккумулятором; капли от блох, купленные для гулёны-Фильки, и дырокол, который я обещала презентовать секретарше нашего декана за выданную в последний момент хвостовку.

Зеркальце в виде пудреницы с двумя отражающими поверхностями — обычной и увеличивающей — ушло в компанию к молотку и тетрадкам. Комплект сменного белья, чистые носки и зубная щетка… Последняя заставила меня долго и вдумчиво изучать новый формат собственной улыбки, в поисках признаков любви к сладкому. Но даже трёхкратное увеличение не показало ни одной пломбы.

Последними я вытащила клетчатую фланелевую рубашку и коротенькие эластиковые шорты — стандартный набор для ночёвки у подружки. Солнце припекало основательно (или мне так казалось после сырой берлоги), и перспектива переодеться была на редкость заманчива, но воображение тут же нарисовало мне, как будут смотреться алые шорты на моей серой шкуре, и услужливо предоставило образ краснозадого павиана для сравнения. Сходство не вдохновило, и я принялась заталкивать вещи обратно в рюкзак. Когти царапнули по чему-то плотному, и с самого дна я вьгудила пакет с чешками, завалявшимися, вероятно, с последнего, ещё доканикульного похода в спортзал.

Ковылять, припадая на босую пятку, мне совсем не улыбалось, поэтому беленькие кожаные «тапки» были встречены восторженным воплем и тут же натянуты на ноги, а одинокая кроссовка за шнурки прицеплена к рюкзаку. Прикинув суммарный вес «ненужного», я и эту кучку отправила обратно — лишние полкило не так уж существенны, а пригодиться может все. Таким образом, за полчаса до полудня, если судить по часам на запястье, закинув багаж за спину, повесив на плечо гитару и привязав (на случай встречи с очередным хищником) чехол с молотком к петельке брюк, серая-пресерая Мышь в белых тапочках отправилась разведывать обстановку.

Эти самые тапки, то есть чешки, я прокляла сразу же — тонкая кожа подошв скользила по камням, как шайба по льду. А вслед за «шайбами» скользила и я. И вовсе не в надёжные объятия вратаря и даже не в сетку ворот, а прямиком в пропасть. Зато первый же такой кульбит обнаружил ещё одну особенность нового облика — удержаться на самом краю мне помогли крылья. При отчаянном взмахе руками вслед за родными, хоть и изрядно посеревшими конечностями вверх взмыли полупрозрачные перепонки.