была, из местных. И батька беленький. А я рыжая потому, как мамка на сносях пожар видала, – Беляна оправляла очелье бедное.

Влада тем мигом и упала в Правь, будто подсобил кто; увидала луг цветущий за исходе летнего дня, на нем белокосую девушку и парня рыжего-прерыжего. На их любовь смотреть долго не стала – стыдно девке-то – но и разумела кое-что:

– Беляна, батька тебе не батька. Отец твой из зырян, и мамка твоя его любила.

Подруга голову к плечу склонила, поморгала золотистыми ресницами и засмеялась:

– Спаси бо, Владка! А я ужо думала, что стану как этот бирюк ворчливый и зубы все растеряю до седых волос. Уйду в Новоград, так и знай! С первым, кто вено даст! – уперла руки в бока, своевольная, еще и притопнула ногой в изношенном сапожке, но миг спустя всполошилась: – Владка! Гляди-ка, едут! Ох, ты ж! Кони-то, кони какие! Смотри, вон он, Нежата Скор!

Беляна указывала пальцем на отрядец, удивлялась, румянилась, а потом и вовсе умолкла, прижав руки к груди. Влада с опаской смотрела на то, как нарядный Нежата Скор придерживает огромного коня у богатого дома Радима Лутого, как топочут лошади воев, как взвивается и опадает пыль на дороге.

Нежата сошел с коня, стянул с головы богатую шапку, пригладил долгую косицу на макушке бритой головы18, а потом обернулся, будто почуяв взгляд Влады. Сама-то ведунья едва на ногах устояла: сердце трепыхнулось, больно ударилось о ребра, а потом зашлось громким стуком. Вмиг поняла Влада, что явь ее перевернулась, путь в земной доле изменился навсегда. И что вот этот высокий и красивый Нежата послан ей богами. Одного не поняла ведуничка – к худу или к добру? Глядела на Скора, широко распахнув глаза, не разумела – от него бежать или к нему?

– Ох, и везучая ты, Владка, – шептала Беляна. – Аж шею свернул, как смотрит на тебя. Я б за таким бежала быстрей коня.

Скор замер, глядя на Владку, будто пропал в задумчивости, а уж потом показался на подворье хозяин Радим и поманил родовитого гостя за собой. Нежата тряхнул головой и пошел, а вслед за ним потянулись его вои.

– Белянушка, ты уж приходи ввечеру, – пролепетала Владка и бросилась к перелеску, тому, каким шла малое время назад от Черемысленского леса в весь.

Уж и не слушала, что ей кричала вслед подружайка, летела птицей, чтоб поскорее схорониться меж деревьев. В подлеске остановилась, прижалась спиной к толстому стволу и дух перевела. Все думала о высоком Нежате, все пыталась угадать замысел богов, что привел родовитого в маленькую весь.

Глава 3

– Радим, что за девица опричь дома твоего толклась? – Нежата прихлебывал кваса студеного душистого. – Редкая. Не иначе, пришлая. Таких в Загорянке не видал.

– Влада-то? Внучка ведуньи местной. Не родная, чай, сам знаешь, редкая знахарка родит. Так живет-то давно тут, почитай боле десятка зим. Хоромы у них близ Черемысленского леса, и ведь не опасаются рядом с нежитью обретаться. Я б ни в жизнь туда не пошел, – Радим вздрогнул, будто лихое припомнил.

– Влада, значит… Ведает, нет ли? – Скор ухмыльнулся, косу пригладил, прошелся широкой ладонью по бритой голове.

– По мне, так ведает. Однова занедужил я, так она пришла заместо бабки. И вроде не створила ничего, руку мне на лоб положила, а у меня ажник пожар внутрях. Заговор не шептала, знаю наверно, но отвар дала, травок каких-то запарила. Я так мыслю, Нежата, что травки те и ни к чему были. Одной рукой и поставила на ноги. Девка красивая, аж глаз слепит, токмо веет от нее Правью. Ты, Нежата, напёред раздумай, надо ли тебе опричь нее виться. – Радим хлебнул кваску, да и заперхал. – Ах ты, нежить! Видал? Токмо припомнил, а уж поперек горла встало. Стерегись ее!

А Скор наново ухмыльнулся, опять потянулся к косе, но руку опустил:

– И что, много убоявшихся?

– Молодые-то дурные, всё лезут к ней, кто с пряником, кто с бусами. Вольша Смелых однова припёр ей шкуру медвежью, хвастался, что сам зверя одолел. Так она ему отлуп дала, мол, врун ты, каких поискать. Вольша осерчал и подстерёг ее ночью у перелеска Черемысленского, – Радим замолчал, потянулся налить квасу из горшка.

– Ну? И чего? – Нежата и сам не разумел, отчего заволновался, будто жалея незнакомую девку.

– Чего, чего… Утресь нашли его на лужку. Спал, как мертвяк, два дня не могли добудиться. А потом встал да и не вспомнил, что хотел девку сильничать. До сих пор не разумеем, кто наслал на него. То ли сама Добромила, то ли внучка ее окаянная.

– Чего ж окаянная? Ведь людей на ноги ставит, добро делает, – сказал Скор и сам подивился, что защищать принялся.

– Да кто б спорил. Но знаю наверно, неведомое на то и неведомое, что разуметь нельзя никак. Нынче лечит, завтрева калечит, и попробуй супротив встать, вмиг жизни лишит или того горше, – Радим затосковал, глянул в малое окошко.

– Что ж горше смерти-то? – Нежата улыбку сдержал, не хотел обижать хозяина в его доме.

– А забвение, гостюшка. Вроде жил ты, а вроде и нет. Некому будет кинуть веточку малую в костер на сугрев живи. Заледенеешь в Нави, окостенеешь и подёрнешься пеплом-золой. И духу твоему не к кому будет прислониться в день поминовения…

Нежата вздрогнул, разумея правду Радимову, но и в разум вошел скоро:

– Хотела бы беду накликать, давно бы уж сделала. Ты ж говоришь на ноги ставит, а стало быть, ведунья светлая. Тебя, Радим, не забудут. Дела твои останутся, их и запомнят. На всех людей морок не наведешь, пуп надорвётся. Разумел? – прихлопнул тяжелой ладонью по широкому столу, поднялся с лавки и пошел вон из дома.

На подворье тяжко вздохнул и крикнул воя:

– Осьма, охабень подай. Пройдусь нето по веси.

Дождался, когда расторопный парень принесет одежку, да и зашагал куда глаза глядели. Уж у перелеска понял Нежата, что смотрел туда, где со слов Радима стояли хоромы ведуньи. Шёл меж дерев больших, смотрел хмуро на листки новые, что за день подросли, а потом повернул к