— Мисс Кестнер.

Это было скорее утверждение, чем вопрос, и она ответила слегка дрожащим голосом:

— Да, мистер… Хартли, я Гвендолин Кестнер.

Улыбку, которой он одарил ее, вряд ли можно было назвать дружелюбной.

— Зовите меня Даниел, — довольно холодно попросил он. — Я не отношу себя к любителям старомодной вежливости, особенно когда за ней скрываются лесть и неискренность.

Такое заявление разорвало паутину опутавшего ее ужаса, заставив Гвендолин нахмуриться. Он не узнал ее, это ясно, однако в его обращении к ней не чувствовалось приязни.

Гвендолин опустила ресницы. Ей было отлично известно, что она не пользуется популярностью у мужчин, работающих в компании, они посмеиваются над ней за ее спиной, не прощая чопорности и отчужденности. Но уж лучше это, чем…

Она с трудом сглотнула комок в горле. Значит, этот человек будет ее новым начальником. И если только она не подаст заявления об уходе — а это никак не входило в ее планы, ~ ей придется найти способ ладить с ним. В их городке получить хорошую работу не так-то просто, а Гвендолин вовсе не хотелось каждый день ездить в Лос-Анджелес, не говоря уже о том, чтобы жить там. Что бы ни явилось причиной его антипатии, это явно не прошлое… Значит, пока она может вздохнуть свободнее.

Ответив на его слова бессмысленным мычанием, Гвендолин вдруг поняла, что действует автоматически, словно в состоянии глубокого транса. На самом же деле ей страстно хотелось одного — убежать как можно быстрее и как можно дальше, скрыться от мужчины, удостоившего ее лишь пристальным, но мимолетным взглядом.

Краем глаза Гвендолин заметила, что Чарлз вышел из своего кабинета. А Кэтти с воодушевлением улыбнулась Даниелу Хартли, и тот ответил ей на редкость приятной улыбкой.

И вдруг совершенно незнакомое ощущение пронзило Гвендолин: ее словно ударили ножом в самое сердце. Она с трудом сдержалась, чтобы не застонать, и, не веря самой себе, поняла, что из глаз ее вот-вот хлынут слезы. Слезы? Она не плакала с тех пор… с тех пор, как ей исполнился двадцать один год. Тогда ей было почти столько же, сколько теперь Кэтти Дорен. Однако она не обладала и десятой долей той уверенности в себе, какой обладает приятельница, не могла поверить в себя как в женщину, как в личность.

Гвендолин отвернулась, быстро моргая, стиснув кулаки и крепко сжав зубы, приказывая себе не терять самообладания, не вести себя так глупо.

От усилий горло перехватала судорога… И все из-за того только, что какой-то мужчина обошелся с ней холодно, не проявил интереса и в то же время дружелюбно, оценивающе улыбнулся Кэтти Дорен… Но дело в том, что это был не просто мужчина, а тот самый мужчина. Неужели прошлое ничему ее не научило? Неужели бесконечно долгие годы, прожитые под непосильным бременем вины и стыда, прошли даром?

— Уже почти десять. Полагаю, все уже собрались и можно начинать собрание. Мне хотелось бы, чтобы оно было как можно короче и закончилось побыстрее. Здесь у меня немало работы, а днем еще предстоит встреча в Лос-Анджелесе.

Не говоря ни слова, Гвендолин направилась к двери. Она чувствовала отвратительную слабость в ногах, а голову, казалось, просто набили ватой. Едва она приблизилась к двери, как Даниел Хартли распахнул ее. Гвендолин пришлось пройти совсем рядом с ним, и тело ее напряглось, даже тончайшие волоски на коже встали дыбом. Он, не отрываясь, смотрел на нее, и она ощутила, как мельчайшие бисеринки пота выступили на ее лице.

Тем не менее ей удалось подавить опасное желание повернуть голову и оглянуться на него лишь затем, чтобы проверить, не вспомнил ли он ее, не узнал ли.

Когда она наконец миновала дверной проем, за ней последовала Кэтти, и высокие каблуки приятельницы принялись выбивать звонкую дробь по паркетному полу…

Пока шло собрание, Гвендолин все больше и больше убеждалась, что просто не в силах сосредоточиться на делах.

Даниел Хартли ее новый шеф!

Даже сейчас верилось в это с трудом. Даниел Хартли, тот самый мужчина, с которым…

— С тобой точно все в порядке? — шепотом поинтересовалась Кэтти. — Ты до сих пор бледная как смерть.

— Не волнуйся, все хорошо, — солгала Гвендолин. — Все просто замечательно!

То же самое сказала она и маме, когда вернулась домой и вынуждена была отвечать на целый шквал вопросов о том, как прошла первая встреча с новым шефом.

Пока Даниел Хартли находился в офисе, она не могла отделаться от ощущения, что он наблюдает за ней, оценивает ее, присматривается к ней. Она чувствовала себя как угодно, только не «хорошо» и уж никак не «замечательно». Судя по вопросам, которые неустанно задавал ей новый шефон, видимо, решил, что она взвалила на свои плечи слишком большую часть текущей работы.

Гвендолин могла бы объяснить, что ею двигало вовсе не желание самоутвердиться и уж конечно не чрезмерная уверенность в собственной значимости; могла бы сказать, что действовала так исключительно из сочувствия к Чарлзу Конраду и беспокойства за фирму, но гордость заставила ее умолчать об этом. Гордость и некое упрямство, окрашенное горечью. Один раз он уже истолковал ее поведение неправильно и вот теперь делает ту же самую ошибку.

Но в обоих случаях, хотя и по различным причинам, она сама виновата в неправильных суждениях Даниела Хартли.

Он объявил, что к концу недели будет назначен новый управляющий делами, а до тех пор Чарлз Конрад останется в компании в качестве консультанта.

У Гвендолин сложилось впечатление, что под руководством Хартли дела на киностудии пойдут совсем, совсем по-иному. Он пробыл в офисе не больше двух часов, однако к тому времени, когда наконец уехал, Гвендолин почувствовала, что так вымоталась, словно напряженно работала и недосыпала по меньшей мере неделю.

У нее не осталось никаких сомнений в том, что, как руководитель, Хартли очень энергичен и весьма эрудирован. Послушав его, она сразу поняла, почему ему сопутствует успех… Однако не его явственное преуспеяние и не его энергичность были причиной ее скованности и напряженности.

И едва ли она могла объяснить маме, что же именно в характере и поведении нового шефа так сильно тревожит ее.

— Да, кстати, Уинетт, звонил Оскар. Просил передать, что сегодня вечером ничего не получится. Очевидно, его мать чувствует себя не очень хорошо. — Ценой героического усилия Элизабет Кестнер удалось произнести эти слова безразличным, лишенным осуждения тоном.

Но дочь отлично знала мнение родителей об Оскаре и о ее взаимоотношениях с ним. Сегодня вечером они собирались пойти поиграть в теннис, однако Гвендолин не ощутила особого огорчения из-за того, что свидание отменилось.

— Вот и хорошо. Сегодня лягу пораньше, — устало ответила она. — Что-то я вымоталась.

— Хорошая прогулка поможет тебе куда лучше, чем ранний сон. Иногда от пересыпа может развиться депрессия, — нравоучительным тоном заметила Элизабет.