Дрюн вернулся к контрабандисту, извлёк из гримуара цепочку рубиновых строчек и «обвязал» вокруг его головы.

Прикрыв глаза, Леандра сконцентрировалась на своих манящих будущих. Те пытались ускользать, однако она успела ощутить в одном из них неприкрытый восторг. Через час. Может, ей удастся узнать личность контрабандиста? Или то, как он потрошит божества? Волнение росло.

С утроенной силой она кинулась вдогонку за этим великолепным будущим, но оно мигом затерялось в океане банальных возможностей.

Значит, требовалось что-то ещё.

Леандра приоткрыла веки. Дрюн поправлял богозаклинание на башке контрабандиста. Ни тот, ни другой не обращали на Леандру внимания.

Её происхождение позволяло отрешиться от своего недуга и тем самым временно обрести беглость в магическом языке, которого в этот момент касалась. В таком состоянии она прекрасно понимала и ломала любой магический текст. По сути, становилась универсальным чароломом.

Воспользуйся она сейчас своим даром, и богозаклинание изменится. А это, несомненно, приведёт к конфликту божественных составляющих её тела, унаследованных от матери, с человеческими, унаследованными от отца. Болезнь обострится, и последствия будут ужасны. И всё же, если ей удастся схватить за хвост своё блистательное будущее, награда оправдает риск.

По океану будущих прокатилась волна изменений, постепенно трепет охватил его целиком. Одни Леандры продолжали переживать триумф, другие впали в ужас. Новое будущее становилось всё более и более вероятным, и чем больше она думала о нём, тем неуклонно крепла вероятность.

Леандра поднесла руку ко лбу и выпустила на свободу свой недуг. Вскоре начнётся ломота в суставах, нос и щёки покроются сыпью. Не исключено, приступ окажется сильным и будет сопровождаться частым мочеиспусканием, а лицо и руки распухнут. Даст Бог Богов, вспышка не будет столь сильна, чтобы заставить её восприятие расшириться. Но сейчас, когда боль ещё не пришла, Леандра выкинула из головы дурные мысли, и её разум слился с богозаклинанием.

На какое-то мгновение она сделалась прародительницей текста: мелкой, но довольно древней триллинонской богиней искусств, красоты и танца. Обнищавшие жрецы за тридцать золотых продали её ковчег контрабандистам. Те посадили богиню в текстовую клетку, после чего взломали ей голову, чтобы вытащить из разума живой язык. При этом её вопли оглушили двоих из них.

В следующий миг Леандра вернулась в себя. Руки мелко дрожали при воспоминании о том, что сотворили сообщники контрабандиста.

Ни тот, ни Дрюн по-прежнему не замечали, что происходит с Леандрой. Наверняка побочный эффект её нынешнего состояния. Когда недуг обострялся, окружающие начинали лучше понимать магический текст, с которым она работала. К счастью, проникновение в алый язык заставило этих двоих углубиться в строчки на лбу контрабандиста.

Ей захотелось подробнее узнать и то, как родилось заклинание на её голове. Имперский чарослов отредактировал текст таким образом, чтобы он проецировал человеческий разум на час вперёд. Вот только во время приступа Леандра сама становилась скорее текстом, нежели человеком.

Осторожно изменила одно слово в первом предложении богозаклинания, увеличив время своего восприятия будущего в двадцать четыре раза. Никто из смертных, даже её знаменитый папочка, не способен был взломать такое заклинание.

Прежде Леандра возгордилась бы подобным достижением, но сейчас она не почувствовала ничего, кроме ошеломления от своих новых будущих. Если и в одном часе их было превеликое множество, то в сутках это неисчислимое число нужно было умножить на миллион, на сто миллионов.

Она качнулась, силясь не свихнуться в этом калейдоскопическом вихре Леандр. Её смешанный разум постоянно норовил впасть в опасное расширение восприятия, однако такой опасности, как сегодня, Леандра не подвергалась ещё ни разу. Теперь лишь одно хранило её от сумасшествия. Единственное удерживало от того, чтобы обеими руками, будто спьяну, не вцепиться в стол.

Почти треть будущих «я» терзалась раскаянием. Пусть само чувство было до сих пор ей незнакомо, она распознала ужасные эмоции, охватывающие того, кто убил близкого друга, родственника или любимого.

Другая треть «я» испытывала тревогу того, кто бежал от опасности и страдал от всепоглощающей вины за смерть всех, кого любит.

Последняя же треть Леандр не чувствовала ничего. Вообще ничего. А не чувствовали они потому, что были мертвы.

Связанный с богозаклинанием разум, лихорадочно изучив будущее, проанализировал подтекст эмоций и выдал персональное пророчество: в течение следующих суток она будет поставлена перед выбором – умереть самой или убить кого-то любимого; если же она попытается сбежать, как-то обойти пророчество, погибнут все, кто ей дорог.

Леандра вновь переписала заклинание так, чтобы заглядывать только на один час вперёд. Калейдоскоп «я» уменьшился, ослабив напор, толкающий в безумие. Дыхание успокоилось, пульс замедлился. Следовало срочно возвращаться в Шандралу и разобраться с таинственным будущим убийством.

Она поёжилась, припомнив эмоции женщин, которыми ей предстояло стать. И сбежать нельзя, не поставив под удар близких. Обходных путей нет. Итак, в течение ближайшего дня ей предстояло убить кого-то, кого она любит, или умереть.

Леандра подняла взгляд на Дрюна. Он с любопытством посмотрел на неё красивыми карими глазами.

Оставался последний вопрос.

Кого?

Пробудившись от ночного кошмара, Никодимус растерянно моргнул, глядя на самого себя. Вернее, на своего двойника.

Двойник, такой же заспанный, таращился на него.

Они лежали в тёмной палатке. Вокруг была влажная ночь. Снаружи гудели тропические насекомые и журчала река.

Никодимус не мог понять, где он и что с ним. Мужчина напротив был им самим: длинные вороные волосы, оливковая кожа, грудь и руки, покрытые индиговыми татуировками, одет в такой же белый лангот. От Никодимуса его отличала только бледная серебристая аура.

Когда иксонские божества разжигали свои ауры, их нельзя было ни притушить, ни изменить; этому препятствовала сама структура богозаклинания. Ауру разжигали не все боги. Но если уж они на это решались, она однозначно указывала на их божественную суть. Очень полезно на архипелаге, кишащем божками и самозванцами. Аура обычно сияла соразмерно силе божества. Судя по тусклому свету от никодимусова двойника, этот божок был на грани распада.

Может, Никодимус ещё не проснулся? Ему снился кошмар… Но что именно? Тесная тюрьма, слепящий свет. Младенец с лицом взрослой женщины, цепи, вода, подбирающаяся к коленям. У него выпал зуб. И… и… было ещё что-то, пугающее и сладостное, с привкусом неумолимости. Никодимус ушёл в воспоминания…

– Ты не сможешь, – произнёс низкий голос, его собственный голос. – Тебе снилась смерть. Дальше тебе не проникнуть.