— Похоже, Иван, на вас положили глаз, — сказал Левон.

— Кто? — не понял я, сокрушая вилкой огромный скрипящий эклер.

— Наша гостья за столиком напротив. То и дело поглядывает. Кажется, вы ей понравились.

Я поднял глаза и сразу же встретился взглядом со спутницей рыжебородого. Несколько секунд (они, как пишут в романах, показались мне вечностью!) мы смотрели друг на друга. Потом она повернулась к собеседнику и достала из портсигара тонкую сигарету. Толстяк принялся шарить в своих карманах, вероятно, в поисках зажигалки. Неожиданно для себя, я вскочил, побежал, в руке сжимая спички, но не сделал и трех шагов, как зацепился за ножку стула и растянулся на полу. В результате падения коробок оказался почти у ног толстяка. Внимательно и брезгливо глядя на меня, он поднял его и зажег спичку. Чувствуя, как краснеют щеки, я вернулся на место, ощущая предательское тепло внутри глазниц. К счастью, никто не смеялся.

— Неплохо, дорогой, — слова доносились откуда-то издалека. — Теперь вы поразили самое ее сердце.

— Вы так думаете? — спросил я, сглотнув нервный комок огорчения.

— Конечно. Можете поверить моему опыту, вы ее потрясли координацией, — белогвардейские усики Сурьяниана шевельнулись от легкой улыбки.

— Левон, прошу вас не вспоминать о моей неловкости, — в этот момент я почти ненавидел своего друга, барышню в сари, ее кавалера, а более всего — себя.

— Ну-ну, не изводитесь, друг мой, выпейте-ка лучше, — с моего молчаливого согласия Левон долил мне коньяка. — Я и не думал шутить с вами. Вы ей понравились, это заметно. Кстати, они остановились в моей гостинице. Ее зовут Кирхен. Хотите, я вас представлю?

— Нет, — пробормотал я. — Она меня совершенно не интересует.

— Иногда «нет» значит нет, — понимающе кивнул Сурьяниан. — Не то позвоните ей.

Мой друг недавно установил в гостинице телефонную станцию, чем необычайно гордился.

— Благодарю вас, — сказал я и окончательно успокоился. — Она не в моем вкусе.

Распрощавшись с Левоном, я встал, чтобы вернуться в порт, не замечая, что злополучная парочка также направилась к выходу. «Вот черт! — мелькнула мысль. — Не хватало еще столкнуться в дверях».

Конечно, все так и произошло. Проходя рядом, толстяк, как мне показалось, злорадно усмехнулся. Девушка задержалась и протянула мой коробок.

— Спасибо, — произнесла она по-английски с едва уловимым акцентом. В моей груди будто лопнул тугой шар, наполненный теплым сиропом, который стал разливаться по венам и артериям. В Индии не принято говорить «спасибо» — там считается, что люди помогают друг другу не ради благодарности. И пока я искал подходящую для ситуации фразу, что-то вроде сложного английского «не стоит благодарности» или крепкого американского «забудем это, мисс», она в два легких шага догнала рыжего и принялась что-то ему рассказывать.

Лопатками и позвоночником чувствуя смеющийся взгляд Сурьяниана, я быстро пошел по направлению к порту, где меня и отыскала срочная телеграмма из Москвы. Не попрощавшись ни с кем, следующим утром я трясся по железной дороге в Дели, чтобы вместе с дипломатической почтой лететь в Стамбул, а оттуда, минуя осажденную Одессу, добираться до Москвы.

Содержимое коробка просыпалось на лакированную поверхность, и я машинально принялся выкладывать из спичек дикобраза, пытаясь размышлять логически. Предположим, причиной вызова является моя работа в Бомбее. Но бумаги в порядке, сейф опечатан, претензий нет. Значит, не это. Контакты с иностранцами? Кроме Левона, я ни с кем не общался, а прекрасная репутация позволяла моему другу открыто встречаться и с моим непосредственным начальством, и с наместником вице-короля, и с английскими таможенниками. Что же тогда?

Увлеченно выкладывая из спичек фигуры, я достал из кармана еще один коробок, чтобы добавить недостающие иголки дикобразу, диким образом образовавшемуся на столе в окружении ряда финиковых пальм. Эти пальмы еще называют слоновьими, за их размеры.

Вспомнилась давно услышанная история, случившаяся, как утверждал рассказчик, в Ботаническом саду. Там в огромной деревянной бочке росла большая финиковая пальма. Весной бочку выкатывали из оранжереи, а с наступлением первых холодов — закатывали обратно. Но однажды весеннее перемещение оказалось невозможным, потому что за зиму корни проросли сквозь бочку и вошли в грунт. Тогда в оранжерее выкопали большую воронку и посадили в нее пальму вместе с бочкой. Почувствовав землю, дерево стало тянуться вверх, за несколько лет доросло до прозрачного потолка, выдавило наружу несколько стеклянных блоков и засохло. Поучительная история, не так ли?

Докурив папиросу, я опустился на кровать, почувствовал, как сильно устал, и моментально уснул.

Когда через неопределенное время я открыл глаза, на потолке все так же мягко светились белые пластины. Может быть, из-за этого света секундой ранее мне приснилось белое пространство, по которому вдаль уходила фигурка человека. Белое, по-видимому, было снегом, потому что человек неуклюже размахивал лыжными палками. Собственно, больше ничего и не запомнилось, кроме, пожалуй, странного моего сожаления о том, что этот уходящий человек чему-то так и не научился.

На столике обнаружился завтрак. Из чашки кофе с молоком валил густой пар, и это значило, что кто-то входил совсем недавно. Наскоро сделав несколько упражнений гимнастики Мюллера и умывшись, я заставил себя съесть омлет с ветчиной, пару гренок с абрикосовым джемом, выпил кофе, после чего снова стал бодрым и готовым к любым сюрпризам судьбы. Вышагивая по комнате (пять полных шагов в ширину и семь неполных — в длину), я уже не чувствовал опасений, предвосхищая, что новый день принесет много интересного. Просчитав периметр еще и по диагонали (чтобы практически проверить знаменитую теорему), я показался себе похожим на медведя в клетке зоопарка, и снова занялся художественным выкладыванием спичек на столе. Так как иголок для дикобраза все равно не хватало, я решил разобрать пальмы. Теперь полтора десятка спичек оказались липшими. Аккуратно размещая на столе деревянные палочки с зелеными головками, я выложил под дикобразом имя «KIRCHEN».

Все еще удерживая ощущение белоснежного сна, кроме удаляющейся фигурки на белом снегу я смутно вспомнил еще что-то — не то имя, не то звание, которое я носил, но ни имя, ни звание мне, на самом деле, не принадлежали. Еще в этом сне звучала песня, торжественная мелодия сопровождалась грустными стихами в японском стиле — что-то о вишнях в саду, белых облаках и родном доме. Я пытался вспоминать дальше, однако безуспешно.

— Ну что, Харламов? Вспомнили? — спросил кто-то за спиной.

Я оглянулся и увидел человека, встречи с которым так ждал все эти годы. Передо мной стоял профессор Тремор собственной персоной.

— Это что же, Hystrix leucura? — кивнул профессор на спичечные узоры. — Красивый иглошерст. Исходя из подписи, следует полагать, что это самка?

Не веря собственным глазам, я не сумел произнести ни слова. Профессор, кажется, разделял мое чувство, и тоже молчал. На фоне немой сцены в проеме двери возник бритоголовый Сергей Александрович. Не обращая на нас внимания, он подошел к столу, достал из кармана маленький фотоаппарат и сфотографировал спичечного дикобраза. Теперь на Синичкине был не белый халат, а черная военная форма, вполне обычная, только вместо командирских кубиков в его петлицах отсвечивали маленькие серебряные волки.