У Мэри шок, говорит им отец. Ей лучше побыть одной.

Это ничто по сравнению с тем потрясением, что поджидает ее в скором времени, когда она узнает, что осталась без крыши над головой, а в ее свадебном платье теперь щеголяет ослепительная блондинка из Лланелли.

* * *

Когда мне исполняется неделя от роду, все меняется. Родители переезжают в старый покосившийся дом в конце грязной извилистой улочки. В другом ее конце тупик — высокая стена с колючей проволокой. Нашим новым домом и старым кафе владеет Джо Медора. Арендная плата меняется по любому его капризу: когда Джо ставит и проигрывает, она взлетает вверх. Но может подняться и когда ему фартит.

Отца помешают в Клетушку — это его камера. Селеста, Марина и Роза занимают дальнюю спальню. Роза сидит у окна, выходящего на дорогу, и плюет на головы прохожих, Марина скачет на кровати и рвет обои, а Селеста, заткнув уши, читает «Справочник распространенных болезней» и уверяет себя в том, что умирает.

Передняя спальня становится Нашей Комнатой — маминой, Фрэн, Люки и моей. У Фрэн кровать в углу, а Люка обладает исключительными правами на маму. Маме же приходится поместить меня в сундук. Убедившись в том, что я в состоянии пережить ночь, она позволяет мне спать в кровати.

В эти трудные времена на помощь призывается Карлотта — якобы для присмотра за детьми. На самом деле она здесь для того, чтобы контролировать маму: та должна быть Хорошей Женой, которая не бросит в тяжкую минуту мужа и не убежит, скажем, с угольщиком. Это оказалось в каком-то смысле предвидением. Однако все случится иначе, не так, как представляет себе Карлотта.

Сальваторе пока что по-прежнему работает в кафе, которое стало теперь клубом «Лунный свет», о чем извещает нервно мигающая неоновая вывеска, а друга своего Фрэнки он предоставляет самому себе. Но о нас он думает, беспокоится обо мне и каждый вечер спрашивает у Карлотты отчета.

Набирается силенок, говорит Карлотта и жестом бывалого рыболова разводит руки в стороны, показывая, как я выросла.

Но Сальваторе это не вполне убеждает, и раз в неделю он посылает с Карлоттой еду, украденную им в свою смену из «Лунного света». Сальваторе чувствует себя обязанным: ведь как-никак он остался в деле партнером. Правда, имея дело с Джо Медорой, он ощущает себя скорее рабом.

Пока мама лежит в постели, уставившись в потолок, Карлотта в крохотной кухоньке парит и варит. Она делает макаронные запеканки с подгоревшими краями, печет тяжелые буханки домашнего хлеба. Вся ее стряпня острая и жесткая. Даже не верится, что это дело рук пухлой женщины с тихим напевным голосом. Мама мало о чем думает, но слушать слушает. Из кухни доносится рыхлый кашель. Мама представляет, как Карлотта погружает в кастрюлю свои щупальца, проверяя, достаточно ли солон окорок.

Все это происходит незадолго до того, как я обгорела.

Силу тяжести они отрицают.

Царь Иудеи, Навуходоносор, вышел на угол купить папиросы…

Руки Селесты выписывают в воздухе узоры: теннисные мячики взмывают с ладоней, летят, ударяются о кирпичную стену; рука—кирпич, рука—кирпич. Она сосредоточена. Если бы Селеста отвела глаза от сплетаемого ей кружева, то увидела бы, что Роза зависла на турнике. Ее старенькие туфли уперлись в стену, толстые ноги широко расставлены, черные волосы, будто пучок морских водорослей, свисают из-под юбки. Маринин взгляд перескакивает от Розы к Селесте и обратно, ловя каждое движение. Она пока что не пробует ни того, ни другого: сначала ей нужно все изучить.

Сквозь шерстяную шотландку юбки Роза видит мир вверх ногами. С неба спускаются дома, по серому облаку мостовой беспечно трусит собачонка.

Посмотри на меня, Селеста! Ну, посмотри!

Селеста вертится, хлопает в ладоши, ловит мячи, которые застывают в воздухе ровно настолько, чтобы она успела крутануться влево. На Розу и ее раскрасневшееся лицо Селеста внимания не обращает.

Роза спрыгивает на землю, косится на вмятины на ладонях, плюет на руки и вытирает их об юбку. Она пробирается вдоль стены, чувствуя телом каждый удар мяча о кирпич, и замирает на целую минуту, напряженно выжидая. Потом внезапно ловит мяч в полете, нарушая тем самым ритм ладонь — воздух — стена. Мяч летит в канаву. Селеста не теряет самообладания. Она поднимает мячик и снова принимается играть.

Ты за-ра-за и за-ну-да, говорит она в такт ударам.

О Люке они и не вспоминают: она привязана вожжами к коляске. Вожжи синие, а спереди забавный барашек, замусоленный Люкиными слюнями. По обеим сторонам коляски металлические крючки, вдетые в ржавые кольца. Люка цепляется за них и вопит что было мочи, размазывая по лицу слезы. Следить за ней велено Фрэн, но та решила прошвырнуться. В кармане у нее коробок «Слава Англии», а в нем три спички с розовыми головками. Фрэн идет к Площади.

Мы живем в доме номер два по Ходжес-роу. Между домами девять и одиннадцать — проулок, ведущий к жалкому кусочку асфальта, носящему имя Лауден-плейс, но все его называют Площадью. Фрэн частенько туда ходит, пробирается проулком до открытого пространства. Лауден-плейс — пустой прямоугольник. Раньше там были и качели, и доска-качалка, теперь же осталась только железная лесенка и клочок вытоптанной травы. Фрэн исследует местность. Это куда лучше, чем утирать сопливый нос Люки, лучше, чем сидеть на бордюре и смотреть, как Селеста выделывает свои немыслимые пируэты, лучше, чем ждать, когда Роза найдет повод ее стукнуть.

А здесь полно сокровищ, по самому краю, где кончается пожухлая трава и начинается гравий. Фрэн пристально разглядывает землю, осторожно обходя собачье дерьмо, разбитые бутылки, мотки ржавой проволоки, трепещущий на ветру бумажный мусор. На асфальте блестят осколки стекла — зеленые, коричнево-бурые, прозрачные, как ледышки. Она выбирает самые лучшие и аккуратно складывает их в карман школьного сарафана. Сегодня у Фрэн есть спички. Она зажигает одну и подносит к лицу. В нос ударяет запах горящего фосфора. Присев на корточки, Фрэн чиркает другой. Фрэн обожает этот сладковатый запах. Она лижет наждачный бок коробка, ловит вкус убежавшего пламени.

У себя под кроватью Фрэн хранит красную продолговатую коробку. Раньше там были шоколадные конфеты, и если ее приоткрыть, то запахнет Рождеством. Теперь в пластмассовых формочках лежат ее драгоценности с Площади: зазубренные обломки сапфира, тусклые куски изумруда и один-единственный стеклянный шарик с бирюзовым глазком. В ознаменование моего появления на свет она завела еще одну тайную коллекцию в коробке из-под сигар, которую ей отдал отец. На сей раз это не стекляшки, а окурки. Фрэн собирает их на тротуаре у дома, когда никто не видит. С фильтром и без, из серой папиросной бумаги и белоснежные ментоловые. Одни раздавлены всмятку каблуком, другие идеально ровные, с ободком губной помады по краю. Прежде чем спрятать свои сокровища, Фрэн с нежностью обнюхивает каждое из них.

Я в доме, вместе с мамой, мне всего месяц, я слабенькая, меня надо держать в тепле. Мама приносит из спальни сундук и кладет меня в него, укутывает в пропахшие нафталином одеяла. Потом притаскивает из сарая в кухню ведро с углем, подталкивает его коленом к очагу и останавливается перевести дух. Мама склоняется к каминной решетке, ворошит обгорелые чурки. Бог знает, когда здесь разводили огонь: пепел на поленьях в каких-то волосах и хлопьях пыли. Аккуратно скручивая жгутики из газеты, она думает: сегодня должен прийти за квартплатой человек от Джо, щепки для растопки отсырели, наверняка дымоход давно не чистили. Сундук, когда она тянет его на себя, к очагу, оставляет на плитке царапины. Два тонких шрама, прямые, как трамвайные рельсы, останутся навсегда, напоминая о том, что она сделала. Мама ставит сундук под углом к огню: языки пламени будут меня развлекать.