Ну, что теперь? Надо что-то найти — что-то оставшееся от убийцы. Я, опустившись по примеру предков-обезьян, чуть ли не на пальцы, прочертил кубик помещения вдоль, поперек и вокруг. Но никаких следов убийца не оставил. Стекло оконное тоже целенькое. А доктор Файнберг все равно мертвый.

Скатился я по лестнице в будку, проверил записи всех видеокамер: пленка замазана только обычными занудными кадрами.

Я возвращаюсь к тошнящей Нине, хватаю за зыбкие плечи и требую четких-ясных ответов на все вопросы. А она вместо четких-ясных ответов приникла ко мне, словно плюшевая игрушка, и лопочет: «Пили кофе, задача в компьютере на исполнении была. Самуил Моисеевич неожиданно поднялся, стал вроде вглядываться в угол, даже глаза прищурил. Вдруг звук… будто бутылку шампанского откупорили. И сразу брызги из головы»..

Если Нина разыгрывает меня, то ловко и умело. А если она ни в чем невиноватая, то, чего доброго, съедет с катушек, шизанется как Офелия. Снимет обувку, распустит волоса и давай бегать с чушью на устах. На всякий пожарный случай утешаю ее, психотерапирую:

– Ничего, Нина, это бывает, нормальное убийство.

– Нормальное, да? — с надеждой отозвалась Нина и даже потерлась об меня. Я ее телесность, ее «дыньки» почувствовал даже через куртку. Из-за этого кое-какие мысли, вернее, эмоции посторонние и ненужные зароились.

А может, она хочет прикрыться моим худым телом от бандитского стержня?

Я решительно отодвинул молодую женщину рукой, снова зашел в компьютерный центр и, отворачиваясь от убитого биолога, позвонил ревнителям общественного здоровья, в РУВД…

Общение с ментами сразу мне не понравилось. По телефону мне грубым заспанным голосом велели не рыпаться, ничего не трогать, не пытаться что-либо спрятать.

После моего звонка менты как будто закемарили снова. «Примчались» они только через час.

Я в это время действительно не рыпался. Правда, перетащил Нину в холл первого этажа, чтоб была под присмотром, а сам в свою будку — готовить к приезду следователей собственную версию. Однако, несмотря на все потуги, версия не слепилась.

Была, конечно, слабая зацепка. Файнбергу что-то померещилось в уголке. Ну, если бы там здоровенный киллер стоял, то доктору было бы незачем вглядываться и щуриться. Тут уж тикай или ори. Файнберг мог высматривать только что-нибудь небольшое, гнусное, вроде крысы.

Я ведь видел в коридоре что-то похожее на крысиное дерьмо… Ну и что с той крысы, что?

Зазвонили в дверь и я впустил ментов. Об чем сразу пожалел.

Своим задним, самым сильным умом я сообразил, что вначале стоило сюда начальника моего охранного бюро высвистать, экс-капитана Пузырева. Он с этой публикой лучше бы договорился.

Вместо того, чтоб взять след убийцы, или хотя бы Нину тормошить, менты за меня взялись.

Сперва револьвер попросили посмотреть, а когда надо было отдавать, фигу сальную показали.

Потом стали про мою секьюрити гнать фуфло, дескать, это подтирка для мафии. Я все стерпел; так сказать, не ответил плевком на плевок. Хотя знаю, что душманы из Хасавюрта не только новой гатчинской овощебазой овладели, но и местное РУВД приватизировали.

По тяжелым мутным взглядам ментов я понял, что у гатчинских ментов своя методика «раскрытия преступлений». Им неинтересно обшаривать углы и щели, им хочется раскрутить меня на своем «чертовом колесе».

Они «плавали» вокруг меня кругами и задавали кретинские вопросы.

Ненавидел ли я убитого ученого? Баловались ли мы все втроем сексом? Курили ли «травку»? Есть ли у меня царские монеты? Не добывал ли ученый золото из электронных чипов? Я оборонялся одной и той же фразой — раз пятьдесят предложил прокрутить видеозаписи со всех камер. Особенно с той, которая на меня пялится, и свидетельствует о том, что я сиднем сидел, пока наверху убивали человека.

Но менты видеозаписью заинтересовались в самом конце. Старший группы капитан Белорыбов, подавив кнопочки своего компи, познакомился с покойником поближе через центральный компьютер МВД. К несчастью для трупа выяснились обстоятельства его личной жизни. Поступившие справки отнюдь не украсили Файнберга в глазах милиционера.

Наконец правоохранители укатили, забрав труп пострадавшего со стержнем в голове. А мне еще пришлось окостеневшую Нину на такси домой отправлять — естественно, что за свой собственный счет.

Несколько дней жил под впечатлением.

Менты не доставали, лишь разок к себе вызвали. Даже револьвер отдали в бумажном кульке, а я им взамен конфет подарил.

Я все это время газеты изучал, торопился к открытию киоска, так же, как мой сосед, алкоголик Евсеич, к открытию пивного ларька. Хотел узнать, чиркнули ли где-нибудь про про стержень, загнанный в голову ученого.

Но вместо этого газетки мели пургу. В одних газетах писали про землетрясения и прочие катастрофы, в других про то как родину продать половчее, в третьих про колдунов, в четвертых про святых, в пятых про греховодниц.

Потратился я на бумажную продукцию, хотя привык денег зря не расходовать — только на коньяк и водку — а что узнал в итоге?

Что все землетрясения от греховодниц в кружевных трусиках.

Следующее дежурство ничем особенным от предыдущего не отличалось, за исключением того, что обошлось без людских потерь. Я револьвер перед собой положил, все дрессировался, цапая его и наводя на лампочки. Боеготовность росла, мишеней хватало.

Этим вечером целая научная кодла, то есть коллектив ученых трудился — как я выведал, они колдовали над жидкостным плазмогенератором.

Я, конечно, донимал этот коллектив своими звоночками: все ли еще живы-здоровы, ни у кого башка не пробита?

Они мне отвечали, скрипя челюстями, как мелкому надоеде, вроде комара: а ваше здоровье? Животик не болит, в попке не свербит?

Кстати, такое поведение было вполне оправдано. Эти ученые не знали, что случилось с Файнбергом. Они считали, что Самуил Моисеевич своевременно умер от инфаркта. Сочным красочным рассказом я мог бы сделать этих ученых намного грустнее, но Белорыбов решил иначе, и мой начальник Пузырев с ним согласился.

Застрессованную же Нину начальство технопарка послало колотить по клавишам какой-то древней пишущей машинки и в час дня неумолимо спроваживало домой. При неизбежной встрече со мной на вахте она словно слышала «хенде хох» и, взметнув пропуск, усвистывала куда-то вдаль. Наверное, боялась, что капитанишка Белорыбов обвинит нас в сообщничестве. А я бы, между прочим, пообщался бы с Ниной in vivo — конечно, по истечении траура.

Правда, в отличие от доктора Файнберга, я вряд ли способен пробудить у девушки какие-либо радужные надежды или мечты о светлом будущем. Сторонней наблюдательнице с первого взгляда на меня бросается в глаза, что я не стану богатым, умным и красивым даже при хорошей рекламе и поддержке прессы. Именно поэтому красавицы бегут от меня, как от дикого зверя.