– Говори уж… Что ещё случилось?

– Ухожу я от вас, Алексей Фёдорович. Уж не обессудьте. Мне место в купеческом доме предложили. Пусть и на кухне, зато жалованье обещают исправно платить. Вот! – выпалила Глаша на одном дыхании.

Полянский застыл от удивления.

– Глаша, помилуй! Как же я без тебя?! Ты уж, поди, лет восемь мне служишь, я привык к тебе…

Краешком замусоленного передника женщина смахнула набежавшую слезу.

– И я к вам привыкла, Алексей Фёдорович! Хороший вы хозяин… Добрый… Никогда не обидите, зря не накричите… Токмо ведь и мне кушать хочется, а на вашу крохотную пенсию, сами знаете, не проживёшь…

Полянский помрачнел. В душе он был согласен с Глашей.

– Когда ж уходишь?

Глаша встрепенулась:

– Если отпустите, то прямо через пару дней и уйду…

Полянский вздохнул.

– Что ж, не смею тебя задерживать. Но сюртук всё ж таки приведи в порядок.

* * *

Полянский вышел из дома и, опираясь на тросточку, медленно побрёл по Скатерному переулку. День выдался тёплый; стоял конец апреля, но солнце припекало уже по-летнему.

Алексей Фёдорович свернул в Хлебный переулок, где любил посидеть на скамейке, особенно в тёплое время года. Расположившись под деревьями, уже начавшими выпускать на свет молодые листочки, он по-старчески опёрся руками о трость и задумался о своей жизни.

Размышления были безрадостными. По всему получалось, что он – Алексей Фёдорович Полянский, поручик в отставке, тридцати пяти лет от роду, – влачил жалкое существование в крохотной квартирке с минимальными удобствами, где, ко всему прочему, ещё и клопы по ночам заедали… Даже вон прислуга не выдержала такой жизни, нашла себе хлебное место в купеческом доме. И что теперь делать? Где найти другую? Глаша была терпеливой, много не требовала… Пойди теперь, поищи такую же… Где уж!..

Мимо Полянского прошла супружеская пара. Женщина примерно лет тридцати, одетая по последней московской мещанской моде, крутила в руках кружевной зонтик, а её солидный спутник ей что-то рассказывал. Та с интересом слушала, кивала, от души смеялась…

Алексей Фёдорович поймал себя на мысли, что хотя и не стремился никогда прежде к семейным узам, однако сейчас, к вящему своему удивлению, отчего-то завидует этому солидному прохожему. По всему было видно, что жизнь у мужчины удалась: и достаток налицо, и жена симпатичная… Наверняка и детишки есть…

И лишь он, несчастный, один-одинёшенек на белом свете, даже друзей всех растерял… Впрочем, не всех! Полянский вспомнил вдруг про Андрея Генриховича Грачёва. Правда, почти два года уж как не виделись… Да и разговор в последнюю встречу состоялся меж ними отнюдь не из приятных.

…Как раз тогда, два года назад, Андрей Генрихович поступил на службу во 2-ю экспедицию жандармерии[6]. Прежде он был неплохим врачом, но, увы, практика как-то не задалась, а в жандармерии ему положили приличное жалованье и, коли он выказал бы таковое пожелание, выдали бы и казённый сюртук. Однако Андрей Генрихович предпочитал гражданскую одежду и от мундира отказался.

При встречах с давним своим другом Полянским Грачёв не раз предлагал тому последовать его примеру и поступить на службу во 2-е отделение жандармерии. Алексей Фёдорович долго отшучивался, но однажды не выдержал: сорвался и нагрубил Андрею Генриховичу. Высказался, что, дескать, служить в жандармерии не позволяет ему гордость. Грачёв обиделся: он же служит! Это что же получается: он, значит, поступился своей гордостью? Позвольте, а на что же семью содержать?! Дочерей и обувать, и одевать надо, и сносное образование им обеспечить! Причём здесь гордость?!

Однако Полянский был неумолим. Хотя и понимал в душе, что существование на одну лишь военную пенсию ещё более ущемляет его гордость. Да что там гордость? Человеческое достоинство и дворянскую честь!

И вот теперь, почти два года спустя, Алексей Фёдорович пришёл к выводу, что и чёрт бы с ней – с гордостью! Кушать-то каждый день хочется! Да и надеть уже нечего стало – все сюртуки поизносились… Уж Глаша их штопала-штопала…

На поручика накатила смертельная тоска: «Не жизнь, а жалкое прозябание… Всё, хватит! Пойду к Грачёву, извинюсь, попрошу посодействовать. И, если получится, начну ловить убийц, сектантов и мошенников. Возможно, это окажется куда интереснее, чем я полагаю. Да и о деньгах, опять же, не придётся постоянно думать…»

* * *

На следующий день, ранним воскресным утром, Полянский проснулся с твёрдой решимостью немедленно отправиться к Андрею Генриховичу. Попил жидкого чаю с неизвестно откуда взявшимся бубликом (да-а-а, Глаша порой умела творить чудеса; жаль, что до недавнего времени он о том не задумывался!) и, облачившись в последний приличный – коричневый – сюртук и прихватив залоснившуюся от времени шляпу, отправился ловить извозчика.

Постояв недолго на свежем воздухе, Алексей Фёдорович решил, что до Трубниковского переулка, пожалуй, не так уж и далеко, так что вполне можно пройтись и пешком. И он, поудобнее перехватив тросточку и придав лицу доброжелательное выражение, с некоторой долей уверенности направился к старинному знакомому…

Андрей Генрихович только что плотно и весьма недурственно позавтракал и посему пребывал в отличном расположении духа. Поэтому, когда слуга доложил о прибывшем господине Полянском, лишь удивлённо хмыкнул и коротко бросил:

– Проси!

Полянский вошёл в гостиную. Со времени его последнего визита в дом Грачёва здесь заметно прибавилось и мебели, и картин на стенах, отделанных уже новыми – модными, итальянскими! – обоями… Поручик растерялся и заметно занервничал.

Андрей Генрихович человеком был незлопамятным, давно забыл о последнем неприятном разговоре с другом, поэтому, как ни в чём не бывало, воскликнул:

– Любе-е-езный, Алексей Фёдорович! Рад, весьма рад, что нашли время навестить меня! Прошу, присаживайтесь… Прикажу подать нам чаю с французскими пирожными.

При упоминании о французских пирожных голодный Полянский нервно сглотнул, затем бочком присел на предложенный стул напротив хозяина.

Грачёв опытным взглядом заправского жандарма (недаром прослужил два года во Втором отделении!) смерил гостя и сразу понял, что тот балансирует между бедностью и нищетой. Потому и не торопился расспрашивать о цели визита, покуда друг не отведает чаю с изрядным количеством пирожных. Наконец, насытившись, Полянский сам перешёл к сути дела, ради которого явился.

– А помните ли вы, Андрей Генрихович, наш разговор почти двухлетней давности?

Грачёв поморщился: ему не хотелось ворошить прошлое.

– Это когда вы мне про дворянскую честь и гордость вещали?

Полянский сник:

– Да… Именно так всё и было…

– Ну что вы, право слово, стушевались, Алексей Фёдорович? Вы же бывший боевой офицер! А тут теряетесь, словно девка на выданье… Между прочим, очень многие отставники считают так же, как и вы: лучше, мол, с голоду подохнуть, нежели жандармом служить…