>

Трррк! Трррк! Трррк!

Медленно, величественно титан наступал на врага — шаг, затем другой: тунк, тунк, тунк. Затем он остановился, гудя. Орудийные конечности двинулись вверх-вниз — и вспыхнули светом, уничтожая все перед собой.

— Гигант! Гигант! — захихикал Цембер, хлопая в ладоши с изуродованными артритом пальцами.

Тусклые лица кукол глядели на него, пустоглазые и безразличные. Свеча в полушарии грязной, потрескавшейся светосферы угасала. Хихиканье Цембера перешло в кашель.

Он прижал титана, чтобы тот не свалился с края верстака. Ростом в локоть, он был успокаивающе тяжелым — железные шестерни придавали веса заводному сердцу под жестяной броней. Цембер сам раскрасил жестяные пластины кобальтово-синим — в цвета Темпестуса. Когда он поднял игрушку, ноги машины беспомощно забултыхались взад и вперед.

Манфред Цембер был владельцем в третьем поколении небольшого магазинчика «Анатомета», на восемьдесят восьмом уровне коммерции Ореста Принципал — в Рядах железных дел мастеров, приткнувшегося между птичьим рынком с его запахом зерна и металлической вонью крови и студией светского миниатюриста. Напротив, через узкую улицу, сбились убогие лавки свечника, красильщика, войлочника и чулочника, опершиеся друг на друга, словно компания друзей-пьянчужек. Дед Цембера расписал вывеску собственноручно: «АНАТОМЕТА» — золотым и красным. Тогда это было процветающее дело — продажа манекенов и автоматов богатым и привилегированным из Верхограда и с Южного утеса. Бережно хранимая семейная история рассказывала о дне, когда лорд-губернатор собственной персоной заявился, чтобы купить механическую обезьяну для младшей дочери. У обезьяны было шутовское выражение на морде, и она колотила в медные тарелки, если ее завести и пустить. «Крайне изумительно!» — объявил лорд-губернатор. Это было шестьдесят лет назад. Времена прошли, вкусы изменились, и вывеска поблекла.

Цембер считал себя сейчас кем-то вроде доктора для сломанных игрушек. Денег особых это не приносило. Клиенты приходили нечасто, сжимая в руках лысых кукол с вывихнутыми конечностями, механические игрушки, которые отказывались ходить, танцевать или крутиться. Он брал свою мзду за ремонт. Цембер мог за пять минут перетянуть куклу, склеить разбитое личико из керамики или папье-маше как завзятый косметический хирург, заменить сломавшуюся пружину или шестеренку, заставить сломанный механизм ходить, жужжать, сверкать и приносить радость, как новый.

Но он не мог так же просто починить собственную удачу.

Внеурочный звон колоколов стал его праздником. Проснувшись по привычке в четыре утра, он приволокся в оживленную столовую на Конгрессе за кружкой кофеина и коркой вчерашнего хлеба. Вечерняя и утренняя смены рабочих пересекались тут, покупая завтрак или ужин. Когда начали бить колокола, управляющий столовой включил общественный вокс, и душный зал затих — посетители слушали передачу.

Война пришла на Орест. Южные ульи сообщали о первых нападениях. Лорд-губернатор просил сохранять спокойствие, а Кузница объявила, что Темпестус пойдет.

Все оцепенели. Цембер плюнул и устало потащился обратно в свои владения, прижимая к птичьей груди горячую жестяную кружку с кофеином.

Создание титана заняло у него три недели, а простоял он на полке в задней части магазина девять лет. Цембер снял его, осторожно сдул пыль и завел. Куклы, изношенные и поломанные, ждали помощи в госпитале, в который превратился магазин. Цембер устало посмотрел на них: кукла, нуждающаяся в перетяжке; клоун с пробитой головой-яйцом; потертая принцесса, нетерпеливо ждущая, когда ее увядшую красоту подновят; солдат-автомат, которого покалечили на чьем-то ковровом поле битвы.

Пусть подождут.

Титан шагал все медленнее — завод пружины кончался. Цембер поставил его на стол. Тот сделал последний судорожный выстрел из орудий.

Это будет его возвращением к успеху — война махин. Он наделает игрушек, и они будут продаваться — как сувениры, призы, подарки, талисманы — маленькие заводные титаны.

Трррк! Трррк! Трррк!

Он завел игрушку снова и пустил по столу. Та шагала как будто в такт ударам колокола. Куклы смотрели молча, широко раскрытыми глазами.

Игрушечные титаны спасут его бизнес. В конце концов, разве титаны не должны спасти их всех?

— Они пойдут? — спросил адепт сеньорус.

Сформулированный на бинарном канте вопрос он выдал инфоговоркой частых импульсов через аугмиттеры, встроенные, наподобие жабр, под нижней челюстью. Скорость и высота говора передали оттенки нетерпения и озабоченности.

Экзекутора-фециала звали Джаред Крузий. Он почтительно склонился перед благородной ассамблеей, стоя в одиночестве на широком мраморном помосте, в центре их внимания. Более пяти тысяч нотаблей собралось в этот день, чтобы услышать его ответ. Свет позднего летнего солнца, заливающий огромный аудиториум сквозь стеклянный купол крыши, омывал кресла, расположенные кругами под помостом, придавая силуэтам сидящих некоторую божественность. Крузий не отводил почтительного взгляда от адепта сеньорус.

— Благородные лорды, — ответил он на чистом и четком низком готике, — этикет обязывает меня вести собрание вербально. Не все из присутствующих владеют бинариком.

В зале одобрительно захлопали имперские чины и гранды. Их было почти втрое больше, чем присутствующих магосов Механикус Ореста.

— Благодарю вас за любезность, экзекутор, — произнес, поднимаясь с места, имперский губернатор. — Учитывая значимость этого заседания, я бы предпочел на некоторое время не слышать эти непонятные машинные звуки. Со всем уважением к моему благородному другу адепту сеньорус, конечно.

Губернатор Поул Элик Алеутон был величавым и харизматичным мужчиной, в результате омолаживающих процедур выглядевшим на шестьдесят — вчетверо моложе своего реального возраста. Тяжелые белые доспехи Гордой гвардии Ореста привычно сидели на нем благодаря долгому времени, проведенному больше на официальных приемах и торжественных парадах, чем на действительной военной службе. На него здесь была возложена власть Золотого Трона. Он был голосом Терры на Оресте и в прилегающей системе. Замолчав, он почтительно обратил взор на адепта сеньорус, сидящего в противоположном конце залитого светом аудиториума. Глава Кузницы Ореста Соломан Имануал, в красной мантии, древний, на девяносто один процент состоящий из искусственных органов, благосклонно кивнул в ответ.

— Примите мои извинения, лорд-губернатор, — ответил он, также поднимаясь на ноги. — Я поддался собственной фрустрации. — Его плотский голос звучал неуклюже и гнусаво, словно речь абсолютно глухого человека. Адепт сеньорус не привык к вербальному общению.

— Может быть, я не понимаю канта, но догадаться о сути вопроса адепта могу, — продолжил Алеутон, поднимая взгляд на экзекутора. — Они пойдут?