– Помню, учился с нами науке освобождать оккупированные территории некий Дима. Фамилии его называть не буду, скорее всего, жив человек, так что пусть ему не икается. Ну вот, в одно прекрасное сентябрьское утро, перед занятиями по тактике, отправился данный военнослужащий за картами. Три года он беспристрастно и ответственно справлялся с должностью их разносчика. Перед каждым полевым занятием он убывал в секретную часть, где ему торжественно, под роспись, конечно, вручали топографические карты, выпущенные еще году этак в сороковом. Ясен пень, секретности в них оставалось, как сала на собаке. Это был скорее постапокалиптический чертеж, на фоне которого мы должны были заниматься сталкерятиной с всамделишными автоматами и в сапогах. Так нам прививали любовь к военным тайнам. Мы выходили в сибирские просторы, играли там в карточную игру под названием «Синие дрючат красных и отходят», но самым решительным образом не могли привязаться к местности. Окажись такая карта в руках хана Кучума, быть бы Новосибирску столицей Африки. Многие во время тех занятий морально истощились и потеряли веру в непобедимость Красной Армии. Особенно те, кто был силой взят из аула в качестве будущих курсантов военно-политического училища. Они клялись хлебом, что еще никогда в жизни им не приходилось самоопределяться в пространстве, где снег при ходьбе заваливается за воротник даже в отсутствие пурги.

– Подожди, дорогой!.. – привстал на локте Мамаев. – Какое военно-политическое училище? Ты чего там плетешь, прапор?

Стольников рассмеялся. Биография прапорщика Жулина была ему хорошо известна.

– Это я сейчас прапорщик, – не обижаясь, пояснил Жулин. – Но два года учился в военном училище. Пока не выперли.

– А за что выперли-то? – поинтересовался Ключников.

– За драку его выперли, – пояснил Стольников. – На втором курсе в кабаке какому-то нефтянику морду набил, а чтобы остальные не дергались, воткнул в столешницу ножку стула.

– Как это – воткнул? – Мамаев похлопал глазами.

– Вот так и воткнул. А потом сжал зубами стакан и начал стеклом хрустеть. Приехали менты, и учеба Жулина закончилась. Тем, кто ест стекло, не место среди офицеров. Хотели в психушку отправить, но начальник училища смилостивился и отослал его в войска. Потом Олег подался в училище прапорщиков. Они стекло жевать любят.

– Я как раз о похожем случае и хочу рассказать.

Спать всем расхотелось.

– Так вот, после занятий секретные карты, исчирканные окоченевшими руками, помещались в секретнейший же чемодан, который опечатывался секретной печатью. Секретчик Дима уносил его в секретную часть, чтобы секретные люди секретно уничтожили эти секретности. Ходили дикие слухи, что карты сжигались, чтобы, упаси господи, не оказались они в руках агентов западных контрразведок. Моя бы воля, я бы им специально тот чемодан подбросил. По этим картам да с нашими-то пометками вероятные враги сорок лет наступали бы спиралью и появились бы не у Москвы, а у Шпицбергена. Белые медведи откусили бы им жопы, а остатки мозга вдолбили бы полярные куропатки.

– Ты, я вижу, до сих пор зол на те карты? – тихо спросил Айдаров.

Все хохотнули, а Жулин сделал вид, что его это не интересует, и продолжил излагать свою сагу:

– Так вот, в восемь десять ушел Дима в секретную часть за картами и, короче, не вернулся. То есть вернулся, конечно, но не к восьми тридцати, а к четырнадцати ноль-ноль. В руке его был секретный чемодан, битком набитый секретными, стало быть, картами. Преподаватель тактики подполковник Мордвинов поднимать шухер не стал, ибо сам когда-то был курсантом. Но после занятий стало ясно, что шухер поднимать придется. Ибо пропал будущий офицер. Это во-вторых. С чемоданом секретных, мать-перемать их, карт. Это во-первых. Лишь за минуту до сбора всего училища по тревоге пропажа объявилась и доложила, что утром, отправившись из учебной части в казарму, оказалась во власти нереально черных дыр. Мы потребовали дополнительных объяснений, так как оргазм в самоволках тоже испытывали, но ни разу не использовали для этого чемодан с секретными картами. Ведь у нас есть шесть курсантов, претендующих на золотую медаль, а инопланетяне с попой вместо головы останавливают свой выбор на том, кто в слове «рекогносцировка» делает семнадцать ошибков.

– Ошибок, – поправил Ермолович.

– Да какая разница. В качестве доказательства Дима предъявил упоительно сиреневую гематому под глазом и ожог второй степени на правой длани. Реконструируя былое, астронавт вспомнил, что прежде всего его свалил на сырую землю удар по лицу. Когда он очнулся, обнаружил себя в стремительном летательном аппарате явно импортного производства с мигающими лампочками. В свете этой цветомузыки к его курсантскому запястью какая-то скользкая тварь, явно пидор по жизни и прихвостень империализма, прилаживала электрод. К советскому запястью капиталистический электрод не приклеивался, и тогда тварь приварила его автогеном. Потом Дима странствовал в дальних мирах, видел их перекрестки и закачивался по самую ватерлинию данными о вооруженных силах разных планет. Ну и, конечно, куда без этого, наблюдал за нами, стареющими и вяло двигающимися по службе. Сверху, разумеется. И так десять лет.

– А чего вернулся?

– Бежал, – объяснил Жулин. – Но лучше бы остался там. Пришельца отправили в медсанчасть, дав ему сопровождение. «Чтобы опять не унесли», – пояснил нам подполковник Мордвинов. Астронавт попал в распоряжение майора-начмеда по кличке Пиночет, популярного тем, что он частенько переживал мгновения гневного затмения. Сей доктор отлавливал курсантов, курящих у медсанчасти, и заставлял их сжирать бычки прямо так, непотушенными. Нужно ли говорить, что Диму он быстро поставил на ноги! Говорят, начмед хотел ложкой и отверткой сделать больному лоботомию, узнав, что с высоты пятисот тысяч километров было хорошо видно, что подполковника он так и не получил. Но Дима вовремя вспомнил, что это был не начмед, а начфин. В связи с появившимися смягчающими обстоятельствами Пиночет статус лечения понизил и повелел встромить аутлендеру по уколу пенициллина без новокаина в каждое полушарие. В ту ночь, говорят, не спала вся медсанчасть и еще десяток гражданских многоэтажек по соседству. Все были потрясены и смяты тем, как быстро Пиночет обучил Диму джиге. Есть такой ирландский танец.

– И что после с космонавтом было?

– Диму я больше не видел. Но, зная о ценности его персоны для внеземных цивилизаций, могу с уверенностью заявить, что сейчас он смотрит на меня и стучит инопланетным тварям о моей слабости – непреодолимой тяге к красивым умным женщинам. Так что в ближайшие месяцы мне придется сперва выяснять, что там у дамы внутри, и лишь потом вести ее в кафе или на выставку скульптур, изготовленных из некрашеных корней. Я патриот и просто так космическим хищникам не дамся.

Все медленно полегли на землю.

– Женщины, да еще и красивые!.. – с сарказмом выдавил Маслов. – Сейчас бы просто конфету. «Дюшес», леденцовую.

Еще семь секунд Стольников слышал только едва ощутимый стук молоточков в ушах. Кругом было тихо, как в раю.