Капелькин хотел застрелиться. Но из Петербурга прихо­дили вести — одна интереснее другой. Шумный процесс про­пагандистов, выстрел бесстрашной Веры Засулич в градона­чальника Трепова; средь бела дня отчаянный Кравчинский закалывает кинжалом шефа жандармов Мезенцева. И воз­мутительные правительственные репрессалии. Видано ли (о, душители свободы!): теперь всякий уездный исправник впра­ве заарестовать подозрительных лиц без санкции прокурора! С непокорными разбираются быстрые на расправу военно­окружные суды. Студенчество протестует против «Времен­ных правил», стеснительно регламентирующих его жизнь. Газеты называют борцов за народное счастье «великанами сумрака». «Именно так. Именно!» — билось сердце Капель- кина. Ему виделись красивые великаны, которые, совершив подвиг, таинственно пропадают во мраке ночи.

А что, если?.. Примут ли его? Сможет ли он, Николай Ка­пелькин, встать плечом к плечу? Что там писал поэт Надсон: «И блеснул предо мною неведомый путь.»

Блеснул рельсовый путь. Простучали колеса. В декабрьс­кий день, окутанный сырой стужей, Капелькин приехал в Петербург, где жили две его землячки, только что отучивши­еся на Аларчинских женских курсах. В первый же вечер пели:

За идеалы, за любовь Иди и гибни безупречно.

Умрешь не даром. Дело прочно,

Когда под ним струится кровь.

«Не даром, не даром! — бил Капелькина восторженный озноб. — Я готов умереть. Дайте мне револьвер или стилет. Или бомбу. И пусть со мной умрет кровавый сатрап. Пусть Дашенька узнает, кого она отвергла.»

Спустя неделю им подпевал, чуть фальшивя, полноватый белокурый человек с насмешливыми и пронзительными си­ними глазами: Дворник. Девицы под большим секретом шеп­нули потом: «Это сам Михайлов, Александр Дмитриевич. «Земля и воля» — слышал?» Взяли с Николая клятву, что он это имя тут же забудет. Затем появился еще один — тоже из великанов сумрака. Роста, правда, не великанского — коре­настый, с украшенным рыжевато-каштановой растительно­стью широким лицом. Одет крайне неряшливо: на платье жирные пятна, следы пищи. Серые глаза, несмотря на бегот­ню, светились умом: Тигрыч, второй в партии после Дворни­ка. Голова у судейского юноши пошла кругом: счастливая судьба тут же свела его с первономерными фигурами! Он мысленно видел себя удалым метальщиком, швыряющим динамит под ноги губернатору Грессеру или даже. Страшно подумать: самому царю! И пускай осторожничает этот Пле­ханов: «С борьбой против основ существующего порядка тер- роризация не имеет ничего общего. Разрушить систему мо­жет только сам народ. Поэтому главная масса наших сил должна работать среди народа.»

Красиво, да сердцу тоскливо. Скука смертная. Нет, это не для него. И Капелькин выжидающе смотрел на Дворника и Тигрыча: когда ему дадут шестиствольный револьвер? Он помнил: такой был у Нечаева.

Но у Михайлова были свои виды на отвергнутого влюб­ленного.

— На углу Невского и Надеждинской проживает некая Анна Петровна Кутузова, — начал Дворник издалека. — Она содержит меблированные комнаты — уютные и деше­вые.

— Благодарю, но я вполне устроен, — на впалых щеках Николая заиграл нетерпеливый румянец.

— Это хорошо, очень хорошо! — вдруг расхохотался Двор­ник. — Да вот штука какая. Анна Петровна молодая вдова, и так уж мирволит юному студенчеству, что это юное студен­чество ей все и рассказывает. И такое подчас рассказывает, что сидит потом под арестом.

— Выдает полиции? Так ее убить мало.

— Зачем же, Николай Корнеевич? Надобно пользу извлечь. Ибо у вдовушки есть кузен, который служит в III Отделении.

— В чинах? Его застрелить? — Капелькин заметно нервни­чал.

— Да что же вы право, кровожадный какой! — хмыкнул попивающий чай и до этого молчавший Тигрыч. — По виду не скажешь.

От волнения у Капелькина запотели очки. Дворник поло­жил тяжелую руку на его острое плечо.

— Стрелять не надо, — наставительно сказал он. — Ду­маю, найдутся стрелки и получше. — И вдруг спросил: — А в карты вы играете?

Николай готов был заплакать. Еще бы: ведь он приехал в Петербург совершенно с определенным прожектом — уме­реть на террористическом акте! А тут. Нет, ему не доверяют. Но прямо сказать не могут: тоже мне, великаны сумрака! И в Симферополь ему путь заказан: там вечная боль, там Дашень­ка. Родители в письмах зовут в Пензу. Что ж, значит снова туда — в пустую, бессодержательную жизнь.

— Играю! — ответил он с вызовом. Напоследок захоте­лось надерзить этим могущественным революционерам. — Я, знаете ли, долго жил в глухой провинции, среди чиновни­ков. Дрязги и попойки — у нас привычное дело. А карты. Ну как же без картишек? Не бунтовские же прокламации с гектографа читать.

Подвижные глаза Тигрыча заискрились и забегали еще быстрее. А Дворник улыбнулся и по-братски приобнял Ка- пелькина.

— Не обижайтесь. Надеюсь, вы не последователь Валери­ана Осинского, у которого на печати были вырезаны пере­крещенный топор и револьвер? — глянул Дворник на изящ­ные пальцы Николая. — Ну и славно. Тогда к делу.

Дело заключалось в следующем. По заданию «Земли и воли» Капелькин должен был переехать в комнаты Кутузо­вой, большой любительницей перекинуться в картишки. Очаровать тоскующую хозяйку, сблизиться с ней, как толь­ко возможно. И затем.

— Ее кузен Георгий Кириллов состоит в должности заведу­ющего 3-й экспедицией III Отделения собственной царской канцелярии, — почему-то торжественно произнес Тигрыч. — И главное его дело — политический сыск. Вы понимаете.

— Понимаете, насколько нам важно, чтобы в экспеди­ции служил наш агент? — продолжил нахмурившийся Двор­ник. — Партия несет большие потери. Необходимо обезопа­сить себя от шпионов. Нужно, чтобы нас предупреждали за­годя о готовящихся арестах и репрессалиях. Вот ваше место в боевом строю. Надеемся на вас.

Николай Корнеевич задрожал, как осиновый лист. Одно дело мгновенная гибель в пламени динамита, другое. Он представил, как его, разоблаченного, месят на пыльном полу тяжелыми жандармскими сапогами. Это невыносимо. Даже отец, гневаясь на сына, ни разу и пальцем его не тронул.

— Нет. Не знаю. — с трудом зашевелил Капелькин оне­мевшими губами. — В этом вместилище сыска. Они все прочтут в моих глазах.

— Ничего они не прочтут! — воскликнул Дворник. — Это же ограниченные людишки. Где уж им додуматься, что вы подосланы нелегальной партией! К тому же вас порекомен­дует сестра самого Кириллова.

Что же делать? Быть может, вернуться в Симферополь и на пыльной Дворянской самоубиться на глазах у Дашеньки Поплавской? Капелькин закашлялся, вынул платок. На платке увидел точечку крови; совсем маленькую, почти не­заметную.

— Согласен. Но если меня заарестуют. Если. Позволи­тельно ли будет сказать, что я работал на вас за деньги? Это понятнее. Не сразу убьют.

Дворник и Тигрыч переглянулись.

— Хорошо. Обольщайте несравненную Анну Петровну. И почаще проигрывайте ей. Она это любит.