Хиона молчала, но ее глаза раскрылись так широко, что словно бы заняли все личико.

Принцесса посмотрела на нее и сказала ласково:

— Я знаю, что ты ошеломлена, любовь моя, но клянусь тебе, я должна была уступить желанию ее величества и могу только от всего сердца молиться, чтобы ты была счастлива в этом браке.

— Но как я могу быть счастлива в подобных обстоятельствах? — спросила Хиона.

— Твой долг — попытаться, — твердо ответила принцесса.

— Но почему мы должны повиноваться королеве? С какой стати она распоряжается нами, словно у нас нет человеческих чувств, словно мы созданы из дерева или из камня? — гневно спросила Хиона.

Говоря это, она знала, что так быть не должно. То, что королева потребовала от ее матери, было бесчеловечно — кошмаром, от которого ей не удавалось пробудиться.

Неожиданно даже для себя она топнула ногой.

— Я не согласна, мама! Я скроюсь, а вы скажете королеве, что не можете меня отыскать.

Ее голос зазвенел. Затем после долгой паузы принцесса Луиза сказала очень тихо:

— Тогда, Хиона, я не сомневаюсь, ее величество настоит, чтобы в Славонию, как она и предполагала вначале, отправилась Хлорис.

Хиона спустилась к завтраку бледная после бессонной ночи, с темными кругами под глазами.

В небольшой комнате, служившей им столовой и примыкавшей к кухне, была только Хлорис. Принцесса, видимо, уже позавтракала и поднялась к себе.

Накануне вечером, когда их мать сказала, что Хлорис будет вынуждена стать женой короля, если она откажется, Хиона убежала из гостиной и заперлась у себя в спальне.

Она отказалась выйти, как ни упрашивали ее мать и сестра.

Теперь, встретив испуганный взгляд Хлорис, она немного смутилась и, положив себе яичницу с грудинкой из подогреваемого блюда на серванте, сказала, подходя к своему месту за столом:

— Прости, Хлорис, но вчера вечером я не могла ни с кем говорить.

— Конечно, я понимаю, — вздохнула Хлорис, — и, родная моя, мне жаль, мне безумно жаль тебя, но ты же знаешь, я не могу… отказаться от Джона.

— Да, разумеется, — ответила Хиона.

— Но, может быть, все обернется лучше, чем ты думаешь, — продолжала Хлорис с надеждой, — и ведь ты будешь королевой.

Ее сестра промолчала.

— Я всегда думала, что мы до конца жизни будем заживо погребены в этом доме, не видя никого, кроме дряхлых соседей. Но затем произошло чудо — я познакомилась с Джоном. Ведь он не собирался быть на том вечере и поехал только потому, что его отец заболел и мать настояла, чтобы он ее сопровождал. Иначе он ни за что не поехал бы.

— Я прекрасно тебя понимаю, — тихим голосом сказала Хиона. — Но я предпочла бы остаться старой девой, чем выйти замуж за человека, который годится мне в отцы!

Хлорис быстро взглянула на нее.

— О чем ты говоришь?

— Я так и думала, что возраст короля тебе неизвестен, — ответила Хиона, — мама очень искусно не коснулась этой темы, но ему пятьдесят два года.

— Не может быть! — воскликнула Хлорис. — Он ведь должен был бы жениться давным-давно!

— Он был женат, — ответила Хиона, — но два года назад его жена умерла. Вот почему они теперь могут искать королеву, от которой будет польза их стране.

Хлорис молчала, и Хиона продолжала:

— Вот чем предстоит стать мне — завернутым в Юнион Джек[1] призом на выставке скота, который вручит ему королева. А потом плюхнут на трон для всеобщего обозрения.

Хлорис спросила со вздохом:

— Но конечно же, для него можно найти невесту старше тебя?

Хиона покачала головой:

— Нет. Королева говорила правду, когда сказала маме, что больше никого нет. Ночью, когда вы заснули, я спустилась вниз и просмотрела папины «Королевские дома Европы». Ну, и конечно, «Дебретт».

С тяжелым вздохом она продолжала:

— Я их просто частым гребнем прочесала. Все английские принцессы либо замужем, либо настолько в годах, что слишком стары даже для короля Фердинанда.

— Раз он такой старый, то был бы стар и для меня. Ведь я всего на два года старше тебя.

— Конечно, — согласилась Хиона. — Но возраст тут ни при чем. Значение имеет только Юнион Джек.

Сказала она это с горечью и оттолкнула тарелку, не в силах больше проглотить ни кусочка.

— Но все-таки ты будешь королевой, — опять сказала Хлорис, словно стараясь хоть как-то утешить сестру.

— Не думаю, что это будет таким уж удовольствием, — ответила Хиона. — Я помню, как папа рассказывал мне про Славонию, когда мы проходили историю Балканского полуострова, и хотя природа там очень красивая, ничем другим она похвастать не может.

Она помолчала.

— Скажем, будь это Венгрия, я могла бы ездить на чудесных лошадях, а в Греции я была бы счастлива, сколько бы лет ни было моему мужу, — знакомилась бы с чудесами прошлого, ощущала бы себя частью славных деяний, навеки запечатлевшихся в людской памяти.

— Король Греции не грек.

— А король Славонии не славонец. — Она заметила недоумение Хлорис и объяснила: — Он австриец. Его много лет назад пригласили занять престол, когда прямых наследников не оказалось.

— Как ты успела все это узнать? — спросила Хлорис.

— Я всегда интересовалась историей Европы, — ответила ее сестра, — а ты знаешь, как папа увлекался генеалогией и прослеживал все династические ветви вплоть до наших дней. Записывал и часто читал мне.

Она вздохнула и продолжала:

— Еще папа говорил, что мне полезно узнать побольше о наших соседях, а особенно о тех, у которых с Грецией общие границы. Ну, и он научил меня стольким языкам, что славонский не составит для меня особого труда.

— Ты намерена его выучить? — с удивлением спросила Хлорис.

— О, конечно! — ответила Хиона. — При дворе, полагаю, говорят по-немецки, но я должна понимать славонцев, которыми буду править.

Хлорис засмеялась.

— Которыми правит король Фердинанд! Вряд ли он позволит править тебе.

На мгновение Хиона растерялась. Потом сказала:

— И все равно я хочу говорить по-славонски, чтобы разговаривать с простыми людьми. У меня хранятся заметки, которые папа сделал об их языке. Видимо, в нем сочетаются сербский, на котором я говорю свободно, албанский, который я понимаю, и — хочешь верь, хочешь нет — греческий!

— Ты меня совсем напугала, — сказала Хлорис. — У меня ведь нет ни малейшей способности к языкам. Но я об этом не жалею. — Она засмеялась. — Благодарение Богу, Джон свободно говорит только по-английски.