Похоже, О. Генри прав: «Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу». Так ручеек извилистый крутится, как может, и предугадать направление его движения вроде бы нельзя. Но если уж суждено ему было родиться в бассейне Волги, кончится все в Каспийском море…

Мой адрес — Советский Союз

В 70-е годы нарастало давление властей после краткого периода, названного «оттепелью» — по повести Ильи Эренбурга. Испуганные событиями в Чехословакии, Брежнев и другие руководители КПСС приняли решение свернуть альтернативные кондовому социализму искания и начали снова закручивать гайки в международной политике, экономике, культуре. Всюду — плакаты о наших достижениях, по радио и телевидению — репортажи об успехах. Но реальная жизнь показывала другое. Особенно — молодому человеку, восприимчивому в силу возраста. Начиная с выездов «на картошку» в подшефный совхоз[5], где общаться приходилось со всеми слоями деревенского населения.

Примерно на третьем курсе по моей судьбе прошелестела почти неслышно загадочная и всевластная заплечная система советской власти — Комитет государственной безопасности, КГБ. Присмотревшись, подошел мой комсомольский начальник Борис Муравлев и как бы невзначай поинтересовался, не желаю ли я связать свою судьбу с КГБ. Я отшатнулся, пробормотав, что, дескать, спасибо, нет. На том разговор и окончился. Ну, уж тут-то судьба прицелилась как нужно, и 20 лет спустя в указанную организацию я все же попал. Ни много ни мало заместителем руководителя. До этого мы еще дойдем.

Основным «хождением в народ» были интереснейшие практики, которыми в те годы славился МГИ, совместная работа с колоритными представителями горнопромышленного люда. Началось все в 1970 году — в городах Сатка и Бакал Челябинской области. Первый отрыв от родительского гнезда, упоение самостоятельностью. Из воспоминаний — величие магнезитового карьера. Кто не видел открытых горных работ с шагающими экскаваторами-драглайнами, отвалообразователями, самосвалами, взрывами по 100–200 тонн аммонита одновременно, тот многое в жизни упустил.

После этой первой поездки у нас сложилась команда, норовившая воспользоваться случаем и совместить приятное (тяжелейшую работу) с полезным (знакомство с Родиной).

В 1971 году удалось завербоваться на работу в объединение «Карагандауголь».

Вообще-то мы прибыли в Казахстан, город Караганда, пос. Долинка, шахта имени 45 лет ВЛКСМ на ту же ознакомительную практику, то есть: смотри, рисуй, описывай. Но небольшая (человека три-четыре) группа искателей приключений на свою … вместо того, чтобы марать бумагу описанием чужого труда, оформились на работу в забой.

Попробую описать «суровые трудовые будни».

Приезжаешь на смену. В просторной казахской степи стоит двухэтажное здание — административно-бытовой комбинат (АБК), — за которым высятся башни грузо-пассажирского и вентиляционного стволов. От шоссе к АБК ведет обсаженная чахлыми деревцами дорога (их роль в жизни шахтеров будет показана ниже).

Входишь, переодеваешься: вместо своего, родного, московского надеваешь белое белье (кальсоны на штрипках и рубаха, иногда новые, подчас и нет, да еще чужое), сверху — темно-синяя или черная х/б (хлопчатобумажная) куртка и брюки, сверху — брезентовые брюки и куртка. Портянки и резиновые сапоги. И, конечно, каска. Дальше бригада встает шеренгой и по приказу бригадира начинает прыгать на месте.

Если у кого, не дай бог, в кармане загремят спички — шаг вперед и тяжелым бригадирским кулаком — в портрет. Ведь случись кому из болезных поутру шахтеров машинально в забое закурить — верная гибель и ему, и всей бригаде. А то и смене. Шахта сверхкатегорийная, то есть с повышенным содержанием метана. Поэтому в ней нельзя было использовать горнодобычные комбайны и работа шла по старинке, отбойными молотками. И, кстати, можно отметить, что бригадир был единственным казахом в бригаде. Остальные — русские, украинцы, татары и прочие «нетитульные» нации. И в Армении на Зангезурском медно-молибденовом комбинате, в шахте Кафана было так же: бригадир — армянин, рабочие — азербайджанцы.

После такой разминки, бригада шла в «ламповую», где каждый получал лампу с аккумулятором, самоспасатель (примитивный противогаз, который давал шанс в дыму продержаться минут сорок — час, чтобы успеть при задымлении выйти к стволу) и жетон, который нужно было сдать после смены при выходе на-гора, чтобы в случае чего было понятно, кто там, внизу, остался…

Нам, как молодым, предоставлялось «почетное право» тащить фляги-термосы с едой на всю бригаду: суп, макароны с котлетами, компот и белый вкусный хлеб в целлофановом мешке.

Как правило, несли с собой и запас новозаточенных пик к отбойным молоткам.

С этим скарбом бригада спускалась по лестнице к околоствольному двору, где погружалась в клеть, с грохотом бросавшуюся вниз на 350 метров со скоростью 10 м/с. Вода (конденсат и дренаж) льется бодрым ливнем, так что, если стоишь у самого края клети, успеваешь слегка окропиться, что даже освежает.

Потом примерно полтора километра по горизонтальной выработке — квершлагу топаешь до упомянутой зоны очистных работ, где сворачиваешь на свой штрек и доходишь до своей лавы. И тут кончается пространство Homo erectus.

Что такое лава? Представьте себе наклонный зал длиной около 100–120 метров. На одной из длинных сторон этого зала — фальш-стена, сложенная из дробленой горной породы (бута), которая поддерживает медленно оседающий потолок (кровлю), не позволяя ему обрушиться одномоментно, похоронив под собой работающих в лаве. Но постепенно кровля оседает, придавливая бут, что порождает внятное потрескивание, поначалу нервирующее непривычное ухо. Вдоль лавы идет транспортер, на который набрасывают отбитый уголь шахтеры, работающие в своих забоях вдоль другой длинной стены. Кроме угля, по транспортеру плывут бревна, распилы (полубревна), а иногда в нарушение всех правил безопасности и шахтеры.

Очистные забои — врезки во второй длинной стене, в каждой из которых работают парами шахтеры. По очереди один рубит отбойным молотком уголь, а второй совковой лопатой набрасывает его на транспортер. Высота забоя, как и всей лавы, определяется мощностью (толщиной) угольного пласта. Таким образом, высота твоего Lebensraum[6], то есть расстояние от подошвы (пола) до кровли (потолка) диктуется матушкой природой и на многих угольных шахтах оказывается много меньше человеческого роста. В нашем случае — около 140 см, что при моих 182 см состояние erectus для меня никак не предусматривало — не вставая с колен или согнувшись в три погибели, «даешь стране угля, хоть мелкого, но… много», как гласит известная присказка.

Отбив 70 см угля, мы выхватывали с транспортера два бревна и один распил и сооружали крепь — раму, которая временно принимала на себя горное давление вместо вынутого угля.

Такая вот романтика. Тяжелей и в прямом смысле слова беспросветней (до бела света, ясна солнышка — 350 метров по вертикали. Впрочем, бывало и побольше — в Норильске, на руднике «Октябрьский» и за 850 метров выходило) работы не придумаешь.

После смены — назад к стволу, там — наверх, на-гора. Сдаешь жетон,