наполненным смешанными запахами застарелого пота и прогорклой крови. Тишина была почти невыносимой.

Наконец, после, казалось, часа ожидания, мерзкий субъект, похожий на сутенера, вышел из тени на середину ринга. Он оглядел толпу и слегка улыбнулся.

— Первый бой — Орландо и Мэвис, — сказал он хриплым голосом. — Пусть победит лучший боец.

В этой комнате я впервые заметил нескольких женщин, сгрудившихся в тени на дальней стороне ринга. Услышав объявление сутенера, две из них осторожно двинулись вперед, неся по большой коробке.

Зрители придвинулись ближе к рингу. Голая лампочка ярко отражалась во множестве жестоких глаз, придавая им зловещий, почти неземной вид.

Мы остались на прежнем месте. Нам и так все было отлично видно.

Одна из женщин подошла к краю ринга и положила свою коробку внутрь круга. Она плакала. Другая отказалась последовать ее примеру. Тогда первая женщина взяла у нее коробку и сама положила ее на ринг. Диктор кивнул головой, и коробки перевернули.

Из коробок вывалились двое маленьких младенцев.

Я невольно ахнул, сердце забилось быстрее, защемило в груди. Быть такого не могло. Какой-то кошмар — шутка — что-то подобное.

Но все это происходило на самом деле. Все это было реально.

Двое крошечных младенцев скатились на опилки и быстро вскочили на ноги. Тот, который находился ближе к нам, был большим и толстым, и у него была странная, похожая на рыбью, чешуя по всему телу. Его рот был заполнен вставными зубами, подпиленными до острых, как бритва, шипов. На его пухлых руках были надеты кольца с иглами. У другого младенца, вдвое меньше толстяка, девочки, были тонкие, как карандаши, ручки и ножки, на которых она прыгала, как лягушка. Она была обнажена и не защищена никакими шипами или броней. Ее единственным оружием был длинный металлический рог, как у единорога, прикрепленный на макушке маленькой лысой головы.

— Нет… — начал я протестовать. Но Дон быстро зажал мне рот рукой и оттащил подальше от толпы. Я чувствовал, как дрожат его руки.

— Не надо! — зашипел он. — Не лезь во все это. Ничего мы тут не изменим. Только сами себе навредим.

Я слышал, как его дыхание вырывается короткими, неритмичными толчками.

— Но ты ставишь деньги на такое!

— Ничего не поделаешь. Я не знал.

Ринг мы больше не видели, зато прекрасно слышали, как дерутся младенцы. Один громко хрюкал. Я предположил, что это был толстяк. Другой издавал короткие писки: «Пи, пи, пи, пи, пи!»

Минуту спустя писк достиг крещендо. Диктор вернулся на ринг и поднял мертвое тело толстого младенца. Глубоко в спине торчал металлический рог. Он передал труп одной из женщин, и она с истерическими воплями скрылась в темноте.

Затем он поднял все еще попискивающую малышку, случайно зацепив ее головой за голую лампочку, висящую над рингом. Лампочка начала раскачиваться, отбрасывая странные, движущиеся тени на стены, освещая прежде угольно-черные углы. Группа женщин сгрудилась на границе света и тени.

Одна из них выступила из темноты и забрала ребенка.

Диктор остановил раскачивающуюся лампочку деформированной рукой и снова улыбнулся.

— Педро и Чарльз, — объявил он.

— Педро, — повторил Дон и пошел вперед. — Я должен это увидеть.

Немного подумав, я последовал за ним. Как бы мне хотелось сказать, что я последовал за ним, чтобы защитить его, или для защиты себя, но правда состояла в том, что я тоже должен был увидеть, что будет происходить на ринге. Здесь, без сомнения, творились самые отвратительные, уродливые, извращенные, дьявольские вещи, о которых я даже никогда не слышал. Но я хотел это увидеть. Я следовал тому же первобытному импульсу, который заставляет людей глазеть на дорожно-транспортные происшествия, смотреть фильмы типа «Пятница, тринадцатое», смотреть, как улитки растворяются, когда их посыпают солью.

У меня перехватило дыхание, когда еще двоих младенцев вывалили на ринг.

Эти двое были меньше ростом и моложе. Ни одному из них не было больше месяца от роду. Самое большее. Но они двигались как взрослые, маневрируя, танцуя вдоль края ринга, нанося удары крошечными ножами, которые держали в руках. Оба обладали полным мышечным контролем и координацией. И я задрожал от страха, когда увидел, как они совершают эти неестественные им действия. Я больше не испытывал просто отвращения. Я боялся.

Это были не обычные дети. Было что-то определенно дьявольское не только в их бое, но и в самих их сущностях.

Что-то неправильное.

Мои чувства, видимо, отразились на моем лице, потому что очень тучный мужчина с ярко-красной атласной повязкой на глазу наклонился ко мне и спросил:

— Первый раз, а?

— Да, — я старался, чтобы мой голос звучал как можно ровнее.

Он ухмыльнулся.

— Знаешь, где они их берут?

Я покачал головой.

— После абортов. Но они пережили аборт, — он заржал; глубокий раскатистый грохот донесся откуда-то из его массивной груди. — Их тренируют специально для боев.

Я старался говорить спокойно.

— Какого они возраста?

Он указал на одного из бойцов, тщедушное существо с огромной головой и чем-то похожим на ряды жабр по бокам туловища.

— Педро, абортирован в четыре месяца. С тех пор тренируется. В течение года.

Он указал на другого бойца: младенца, размером чуть больше моей ладони, с ящерицеподобным хвостом, торчащим из нижней части спины.

— Чарльз, абортирован в три месяца. Это было пять месяцев назад.

Боже. Он не должен появиться на свет еще в течение одного месяца.

Я попыталась вспомнить мои уроки по половому воспитанию. Я знал, что некоторые абортированные дети могут выжить — если аборт сделан ближе к сроку родов. Но они всегда были хилыми, мелкими существами, и жили только с помощью современной медицины.

Однако эти зародыши были абортированы гораздо раньше. И они выжили.

И теперь дрались…

Мне стало интересно, а как они изначально выглядели. В четыре и три месяца их тела, должно быть, только формировались.

Но их мозги, судя по всему, уже функционировали. Они были обучаемы.

Я снова переключил свое внимание на бой. Два маленьких ребенка кружили по рингу, как профессиональные боксеры. Чарльз атаковал; Педро делал ложный выпад. Педро атаковал; Чарльз делал ложный выпад.

Затем Чарльз допустил ошибку, чуть не споткнувшись о свой