— А это зачем? — наивно спросил парень из Минска. У предполагаемого осведомителя была совсем не белорусская внешность — черные курчавые волосы, хлипкая комплекция и нос, которого хватило бы как минимум на двух славян.

— А это, — пояснил сопровождавший их переводчик из миссии, одетый в такие же форменные брюки и военную рубашку, что и референт, — твой шанс не подхватить малярию в первые же дни пребывания на земле дружественной Анголы! Вечером увидишь! Мужики, а у вас газеты из Союза есть?

Лейтенант, сглотнув слюну вместе с остатками крови из воспаленного языка, вспомнил про вчерашнюю «Комсомолку» и полез за нею в дорожную сумку. Увидев ее потрепанные страницы, а потом и последний «Огонек», переводчик просиял и благодарно хлопнул коллегу по спине так, что у юного офицера опять больно отдалось в похмельной голове и прокушенном органе:

— Пошли ко мне, помоешься в душе!

Теперь стало ясно, что он никакой не угрюмый, а наоборот, симпатичный и улыбчивый парень.

«Известия», 5 октября 1989 года

КСЕРОКС ВНЕ ПОДОЗРЕНИЙ?

«Министерство внутренних дел СССР намерено отказаться от контроля за порядком приобретения, хранения и функционирования множительной (копировальной) техники в стране».

Под завистливыми взглядами своих соратников Лейтенант проследовал за Олегом (так звали его нового товарища) в один из одно- и двухэтажных домов, стоявших двумя параллельными рядами по обе стороны единственной аллеи миссии. Оказалось, что у Олега была небольшая — около двадцати квадратных метров — комната. В ней едва умещались мебель, намного пережившая крушение португальской колониальной империи, тяжело дышащий бакинский кондиционер и заляпанная жиром электроплитка в углу. На давно не крашенных стенах висели фотографии полуодетых и совсем уж голых женщин, календарь с очаровательной Наташей Андрейченко в костюме Мэри Поппинс и вырезанный из журнала портрет бородатого человека с высоким лбом и печальными глазами. Так как это оказался не Ленин В. И., а писатель Солженицын А. И., проживавший в американском штате Вермонт, можно было легко догадаться о политических симпатиях хозяина помещения.

— Не боишься держать его на виду? — вполне резонно спросил хозяина комнаты Лейтенант, примерно знавший отношение замполитов и комитетчиков к творчеству изгнанного из СССР прозаика.

— А наши дубы все равно не знают, кто это такой! — Олег беззаботно сверкнул белыми зубами на полном загорелом лице. — А если и спросят, отвечу: «Думал, что Чернышевский!». В любом случае, я же не Троцкого повесил! И вырезал из советского журнала! А ты анекдот слышал? Чем отличается офицер русской армии от офицера армии Советской? Русский офицер до синевы выбрит, слегка пьян, у него кругозор от Баха до Фейербаха. Советский — до синевы пьян, слегка выбрит и кругозор от Эдиты Пьехи до «Иди ты на х…р»!

Лейтенант от души засмеялся и тут же застонал от боли в опухшем языке. Узнав, в чем дело, Олег предложил ему прополоскать рот португальским бренди. Напиток оказался вполне приличным, и наш герой с удовольствием проглотил обжигающую жидкость. Правда, он тут же почувствовал, как ему хочется пить. По счастью, в видавшем виды советском холодильнике «Минск» стояла трехлитровая банка кипяченой воды. На ее запотевшем боку красовалась этикетка с изображением зеленого помидора и надписью на украинском языке. Не заставив себя упрашивать, Лейтенант с наслаждением надолго присосался к стеклянному краю, выпив почти половину. Впрочем, Олег оказался не жадным. Наоборот, он с сочувствием человека, знавшего, что такое похмельная жажда в Африке, предложил еще и бутылочку «газозы» — кока-колы, произведенной на местном заводе. Бутылка, судя по затертой надписи, пережила немало реинкарнаций, но сам продукт оказался вполне удобоваримым.

— Не хуже советских! Газировка и пиво — чуть ли не единственные товары народного потребления, производимые ангольской промышленностью, — пояснил Олег, — правда, где-то еще собирают из импортных комплектующих мопеды древней конструкции и делают вполне неплохие, в сравнении с советскими, сигареты.

— Где ты работаешь? — спросил наш юный герой своего нового друга.

— Да здесь, под Луандой! Сижу на точке с технарями! Синекура! Только скучно ужасно! В нашей библиотеке все перечитал! Даже Библию и сочинения Ленина! Могу теперь и атеизм преподавать, и социализм строить! Где-нибудь за пределами СССР!

— А как питаешься? — поинтересовался Лейтенант, у которого после удовлетворения жажды неожиданно пробудился голод.

— Сначала ходил в нашу столовку, а потом бросил! Готовят так себе, а дерут три шкуры. Начальница — полковничья жена, поварами — кто попало! Опоздал — соси лапу! Или иную часть тела, если дотянешься! Будешь есть там три раза в день, за два-то года оставишь эквивалент однокомнатной квартиры! Без шуток! Поэтому плюнул и либо сам что-нибудь мастерю на плитке, либо к женатым товарищам хожу со своей бутылкой. Кстати, и сегодня вечерком сходим. Сам-то откуда? Как на «ускор» попал?

Лейтенант поведал о профессорских корнях семьи, которые и поспособствовали получению необходимого блата. Военный институт, который заканчивали не менее половины попадавших в Анголу переводчиков, издавна являлся, наряду с МГИМО и Институтом стран Азии и Африки, заведением для детей партийной и хозяйственной номенклатуры, почти закрытым для посторонних. Туда записывали как в царский Пажеский корпус — чуть ли не с рождения. Но никогда и никому, ни в одной стране мира еще не удалось до конца оградить учебные заведения аристократов от детей смердов. А потому отпрыскам простых смертных порою удавалось пролезть в указанные учебные учреждения. Обычно это становилось возможным благодаря знакомству родителей со смертными непростыми, а то и с небожителями из Центрального Комитета. Отец Лейтенанта был потомком белогвардейца и профессором-лингвистом, преподававшим английский будущим советским разведчикам. Несмотря на тайную и стойкую неприязнь к общественному строю победившего пролетариата, он умел держать язык за зубами. Учил же так хорошо, что, по слухам, никто из бывших студентов-нелегалов еще не засыпался из-за некстати прорезавшегося акцента, неправильно употребленного предлога или не вовремя произнесенного ругательства на родном языке. Профессионалы подобное ценят, а потому отпрыску папы-профессора удалось проникнуть в заветное здание на Садовом кольце. Вместе с парой-тройкой других счастливцев — детей врачей, парикмахеров и личных секретарей. Ускоренный курс обучения (или коротко «ускор») представлял собой довольно необычную для Советского Союза систему, при которой юный курсант Военного института, выбравший для изучения португальский, в течение первого года постигал азы этого, в общем-то, приятного и легкого в изучении языка. Постигнув же, получал погоны младшего лейтенанта и в возрасте восемнадцати (а то и меньше) лет отправлялся на «стажировку» в одну из стран с жарким и влажным климатом. Из числа тех, на гербе которых красовался силуэт автомата конструктора Калашникова.

После двух лет такой «стажировки» возмужавший отпрыск влиятельных родителей возвращался в Союз завидным женихом, имея возможность купить квартиру, машину, австрийский костюм, югославские туфли, финскую мебель и прочие атрибуты советской буржуазии. А ведь это являлось лишь началом! По окончании учебы повзрослевший переводчик мог вернуться все в ту же Анголу или Мозамбик. В этих и иных странах местные жители с завидным упорством продолжали истреблять друг друга в гражданских, освободительных и прочих войнах, обеспечивая постоянную возможность быстро заработать на достойную жизнь тысячам советских советников, специалистов и переводчиков. Как честно и весело рассказал Олег, хотя его папаша и дед являлись потомственными дипломатами, их заслуги перед Родиной не дотягивали до блата, открывавшего двери в МГИМО — еще один жизненный трамплин для советских мажоров. А потому, учитывая стойкую неприязнь единственного сына как к инженерно-технической, так и к освобожденной комсомольской деятельности, потомка соратников Громыко откомандировали к военным. «Там из тебя дурь-то повыбивают! — злорадствовал сталинист-дедушка, без симпатии относившийся к современной молодежи вообще и к декадентским наклонностям своего внука в частности. — Там тебе и патлы остригут, и мозги вправят!» Дед оказался прав в отношении первого и горько ошибся в отношении второго. Видимо, его ввело в заблуждение милитаристское название института, и он не учел, что изучение иностранных языков предполагает неизбежное соприкосновение с соответствующими культурами. Военный же институт давно и уверенно стал своеобразным троянским конем либерализма и свободомыслия в здоровом дубовом теле советской военщины. Здесь гордились не только выпускниками, поучаствовавшими во всех локальных войнах второй половины двадцатого века, но и братьями Стругацкими, в свое время овладевавшими восточными языками в том же здании с орденами на зеленой стене. Это было уникальное заведение, вполне достойное Советской Армии — пожалуй, единственной военной организации в мире, где офицеры вообще не знали иностранных языков.