Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он нажал на кнопку, чтобы отодвинуть прозрачный футляр, надавил на другую, и машина времени заурчала, тогда он проворно забрался в кабину и сел в кресло пилота.
– Дерни последний рычаг, юноша!
– Но ведь…
– Небось, ты про себя думаешь: если машина времени – это афера, какого черта дергать рычаги? – засмеялся старик. – Так ведь? А ты все-таки дерни! Уж на этот раз все будет без обмана!
Шамуэй повернулся к стене, нашел рычаг управления, но, взявшись за рукоять, посмотрел на Крейга Беннета Стайлза.
– Ничего не понимаю. Куда это вы собрались?
– Что тут непонятного: на свидание с веками. Чтобы существовать именно теперь, в далеком прошлом.
– Разве такое возможно?
– Поверь, сейчас все сработает. Прощай, дружок, хороший ты парень!
– Прощайте.
– Да, вот еще что. Скажи-ка, кто я есть.
– В каком смысле?
– Назови меня как положено – и жми на рычаг.
– Путешественник во времени?
– Молодчина! Давай!
Шамуэй дернул рычаг вниз. Машина зажужжала, взревела, полыхнула энергией.
– Ох, – произнес старик, закрывая глаза и еле заметно улыбаясь. – Хорошо-то как.
Его голова бессильно свесилась на грудь.
Шамуэй с воплем стукнул по рычагу снизу вверх и бросился к машине, чтобы отстегнуть ремни.
На мгновение он остановился, чтобы пощупать у старика пульс – сначала на запястье, потом под шеей, – и застонал. У него потекли слезы.
Старик и впрямь отправился в прошлое, имя которому – смерть. Сейчас он безвозвратно летел сквозь время.
Шамуэй отпрянул и вновь запустил машину. Если уж старик на это решился, пусть его детище уйдет вместе с ним, хотя бы чисто символически. Машина сочувственно урчала. Ее огонь, яркий огонь солнца, разгорался в паутине проводов и оснастки, освещая стариковские щеки и высокий лоб; путешественник погружался во тьму, голова его кивала от вибрации, а на губах застыла по-детски счастливая улыбка.
Репортер еще долго стоял как вкопанный и только утирал слезы. Потом, так и не выключив машину, он зашагал к выходу и в ожидании лифта стал вытаскивать из кармана пиджака полученные пленки и кассеты, которые вереницей полетели в настенный мусоросжигатель.
Двери раскрылись, и Шамуэй ступил в кабину лифта, створки сомкнулись у него за спиной. Лифт заурчал, почти как машина времени, и понес его в изумленный, нетерпеливо ожидающий мир, на яркий континент, к берегам грядущего, на прекрасную, живую планету…
Которую сотворил один человек, единожды солгав.
Прожив добрый десяток лет в этом старом доме, Клара Пек сделала поразительное открытие. На лестнице, что вела на второй этаж, прямо над головой…
Обнаружился лаз в потолке.
– Вот так штука!
Она поднялась на один пролет, приросла к лестничной площадке и недоуменно уставилась в потолок, не веря своим глазам.
– Быть такого не может! Как это я прохлопала? Надо же, у меня в доме, оказывается, есть чердак!
Тысячу дней, тысячу раз она поднималась и спускалась по этой лестнице – и ничего не замечала.
– Куда ты смотрела, старая дура!
И она устремилась вниз, едва не полетела кубарем и даже не вспомнила, для чего поднималась наверх.
Перед обедом она, как взбудораженная девчонка-переросток, тощая, с бескровными щеками и блеклыми волосами, снова пришла постоять под этой дверцей: стреляла горячечным взглядом, прикидывала, размышляла.
– Ну, допустим, нашла я эту чертову лазейку, а дальше что? Не иначе как за ней чулан. Вот ведь…
И в смутной тревоге побрела в комнату, предчувствуя скорое умопомрачение.
– Не бери в голову, Клара Пек! – приговаривала она, когда чистила пылесосом гостиную. – Тебе всего-то пятьдесят семь годков. Из ума пока не выжила, слава богу!
Нет, почему она раньше ничего не замечала?
Да потому, что тишина здесь была особенной, – вот почему. Крыша никогда не протекала, так что с потолка не капало; балки не скрипели от ветра; мышей не было и в помине. Вот если бы сверху донесся шепот дождя, стон древесины или мышиный топоток, она бы непременно подняла голову и увидела этот лаз.
Но дом хранил молчание, и она оставалась в неведении.
– Будь оно неладно! – вырвалось у нее за ужином.
Она вымыла посуду, часов до десяти почитала и легла спать раньше обычного.
Как раз в ту ночь ей впервые послышался приглушенный стук, будто наверху кто-то отбивал морзянку, а потом принялся выцарапывать гвоздем всякие гадости под прикрытием равнодушного, бледного, как лунный свет, потолка.
В полусне она прошептала одними губами: «Мышь?»
А потом наступил рассвет.
Спускаясь на кухню, чтобы приготовить завтрак, она не сводила пытливых девчоночьих глаз с дверцы в потолке и поймала себя на том, что у нее чешутся руки принести стремянку.
– Черта с два, – пробормотала она. – Еще не хватало карабкаться на пустой чердак. Вот пройдет неделя…
Через три дня лаз пропал.
Точнее, Клара о нем забыла. Словно его и не бывало.
Зато на третью ночь мыши – или какие-то неведомые твари – опять заметались над потолком, ни дать ни взять седые, как паутина, призраки на зыбких лунных дорожках.
После такого сравнения на ум пришли сухие колючки, пушинки одуванчика и обыкновенные клочья пыли – мало ли что слетает с подоконника на чердаке.
Ей подумалось: хорошо бы уснуть, но из этой затеи ничего не вышло.
Лежа на спине, она с таким упорством сверлила глазами потолок, что, казалось, ее взгляд вот-вот пробьет штукатурку и доберется до ночных смутьянов.
Тараканьи бега? Мышиный табор, перекочевавший из соседского дома? В последнее время к ним в округу частенько вызывали бригаду, которая натягивала над домом брезент, вроде мрачного шапито, чтобы швырнуть туда ядовитую дымовую шашку и отбежать в сторону, обрекая на смерть невидимых приживал.
А те, наверное, успевали собрать свои ворсистые пожитки и спастись бегством. Лишившись крова, они обосновались на чердаке у Клары Пек, где нашли стол и дом.
И все же…
Она не смыкала глаз и вновь услышала шорохи. Они бороздили широкое чело потолка затейливыми ритмами, в глухой чердачной камере длинные когти скреблись и царапались то в одном углу, то в другом.
Клара Пек затаила дыхание.
Ритмы ускорились. Они исподволь устремились в заветное место над дверью спальни, сразу за притолокой. Казалось, мелкие твари, незнамо какие, топчутся у потайной загородки в поисках выхода.