— Что это? Кровь? На, утрись!

Он швырнул в меня кухонное полотенце.

— Не хватало еще, чтобы ты залил кровью весь палас!

Его ребенок лежал посреди комнаты, в крови. Может быть даже со сломанными ребрами, а он думал о паласе.

Мои брат и сестра в миг испарились с кухни. Я остался с отцом один на один. И самое удивительное, я тогда думал ни о том, что у меня больше не было передних зубов, ни о невыносимой головной боли, а о злосчастном пылесосе. Я обнимал его, чтобы не доломался. Чтобы не было хуже.

Пылесос я не доломал. Это успокоило меня. Отползая в сторону, думал о том, что больше не хочу быть избитым.

Слезы, кровь — все перемешалось на моем лице. Но я продолжал ползти. Наивный. Отец и не думал меня отпускать. Схватив меня загривок, он стал шлепать меня по заднице. Резкая боль пронзила все тело, и я потерял сознание.

Пришел в себя, когда лежал на полу. Мне казалось, что я очнулся ото сна. Кровь на лице и губах запеклась. Ресницы склеились. Ощущал я себя еще хуже, чем выглядел. Отец в этот момент клеил трубку пылесоса, сидя на табуретке в кухне. Мать молча жарила картошку на плите. Все забыли обо мне.

Но я все еще был жив. Что может быть хуже?

30 сентября 1988 года

Это был дождливый осенний вечер. За окном шел проливной дождь. Мой младший братишка уже давно мирно спал в своей постельке. Сестра в своей кровати заплетала волосы в косу, чтобы не мешали спать. Ну, а я лежал под одеялом и смотрел на мать.

Как всегда в это время она входила в нашу комнату с книгой в руках. Волнистые волосы были собраны в пучок шпильками. Длинный махровый халат, от которого приятно пахло лавандой.

Она села в мягкое кресло и положила книгу на колени. На Мари она совсем не обратила внимания. Сейчас она смотрела на меня, точнее на шрам на нижней губе.

— Тебе больно?

— Нет, только щиплет иногда.

— Мне очень жаль, что так вчера получилось. Папа был не прав, наказывая тебя подобным образом.

Мне совсем не хотелось с ней об этом говорить. Ведь она не знала, что у меня нет больше души. Что я уже давно не верю в чудеса и счастливые спасенья. Никто и никогда не сможет меня вытащить из ада на земле.

Я молчал. Я злился. Она продолжала:

— Ты не бойся, новые зубы скоро вырастут. Беленькие, ровненькие зубки, лучше прежних.

— Мам, я не хочу об этом говорить.

— Почитай сказку, про старуху-ведьму, — заканючила сестра.

Мать перевела взгляд на Мари. Я рад был смене разговора. Повернувшись на бок, приготовился слушать страшную сказку, которую так любила моя сестра.

Мама снова посмотрела на меня, а я закрыл глаза. Тогда она открыла книгу и перелистнула страницы.

Она явно хотела мне что-то сказать, но так и не решилась. Так было всегда. Мама никогда не могла довести мысль до конца. Я не понимал этого и не понимаю до сих пор.

31 октября 1988 года

Самый любимый праздник всех детей в нашей деревне, это Хэллоуин. Каждый ребенок ждал этой ночи с большим нетерпением. Ведь взрослые всегда тщательно готовились к этому празднику.

На маленькой площади расставляли деревянные палатки со сладостями и лимонадом. Пекарь выпекал вкуснейшие баранки, рогалики, штрудели и всевозможные пироги. Молочник изготавливал коктейли с вишней и черникой. Но самые популярные были сахарные петушки на палочке. Их делала старуха Элл.

Только она знала старинный рецепт карамели. Его придумала ее прабабка, которая передала его своей дочери, а та, в свою очередь, своей.

Карамель в виде разноцветной змейки, обвивающей деревянную палочку. Ярко-красная карамель в виде перстня, который можно было надеть на палец. Сахарный петушок размером с детскую ладошку. И мое любимое — это карамель в виде маленького паучка. Внутри паучка был цельный фундук. Невероятно вкусно.

Старуха Элл жила недалеко от нас. У нее был маленький домик с высокой соломенной крышей. Невысокий забор отделял часть раскидистого сада от тропинки в лес.

Внутри двора — маленькие клумбы ярких цветов. Я часто видел, как она ходила с лейкой, поливая их.

Все жители деревни относились к ней доброжелательно. При виде ее мужчины приподнимали свои шапки, а женщины приветствовали кивком головы. Однако никто близко с ней не общался. Считали ее немного странной.

Ее родная дочь давно покинула деревню. Уехала в город, где быстро вышла замуж и обзавелась детьми.

Но этим летом, в конце августа, к старухе Элл приехала ее внучка. Берта. Она была старше меня на один год. Высокая, яркая, с копной белокурых волос, она всегда улыбалась. Я влюбился в нее в одну секунду.

Конечно, мы были детьми и не знали, что такое любовь. Но я знал. Это была точно она. Любовь.

Летом я не подходил к ней, очень стеснялся и боялся не понравиться. Наблюдал украдкой, как она поливает цветы, как вдыхает их аромат.

Издалека не видно было цвета ее глаз, но я знал, чувствовал, что они серые. Добрые и искренние.

Но сегодня, в День всех святых, она приехала к нам в деревню погостить на пару дней. Мальчишки сбежались к домику старухи Элл. Они, как и я, были влюблены.

Громкими криками они позвали ее на праздник. Берта вышла к ним, угощая петушками.

На ней было длинное белое платье и венок из луговых трав на голове. Все вместе они побежали на площадь отмечать праздник.

Я тоже пошел туда, но чуть позже. Мои брат и сестра клянчили конфеты у соседей, не дожидаясь ночи. Облачившись в черные балахоны, бегали по дворам с корзинками. Мне было велено следить за ними, чтобы их никто не обидел. Как будто в случае опасности я мог им чем-то помочь.

На Хэллоуин я не стал одевать костюм. Моя одежда и так выглядела весьма карнавально. Маленькие штанишки, из которых я вырос еще в прошлом году, и белая рубашка без пуговиц. Не хватало только повязки на глаз и попугая на плече. Походил бы на пирата.

Но мне было совсем не до шуток. Ведь передних зубов не было, чего я очень стеснялся. Поэтому говорил мало и только по делу.

Так вот, когда мои брат и сестра вернулись домой, я побежал за ограду в сторону площади.

Праздник только начался. Солнце клонилось к закату, но уличные фонари уже зажгли. Музыканты играли веселую музыку. Мужчины распивали эль, а женщины торговали сладостями.

В толпе у красочных палаток я поискал глазами Берту. Вместе с другими детьми она поедала сладкую вату.

Чтобы удобней было наблюдать, я встал у поленницы, за кустом орешника. Она не видела меня, впрочем, как и остальные.

Как ни странно, я не дружил с другими детьми. Совсем не общался. И не потому, что было не о чем говорить, а потому, что я боялся выдать себя, свою трусость и даже взрослость.