— Поужинаешь? — спросил он меня.

— Я, по-моему, ещё не обедал.

— Пойдём, Валя накормит, — сказал Акиф.

Мы пошли к трапу. На пароме действительно нашлось что поесть — суп, котлета с вермишелью. Потом мы прошли в бар-салон; бармен, арендовавший помещение, сварил кофе и подал к нему маленькие блюдечки с миндалём.

Акиф ни о чём не расспрашивал, только смотрел на меня чёрными доброжелательными глазами.

— Какой прогноз погоды? — спросил я. — Уходите вовремя?

— Да, вроде никаких неожиданностей. Скоро начнём загружаться.

В иллюминатор была видна растянувшаяся в несколько рядов колонна автомашин.

— Вид у тебя невесёлый, — констатировал Акиф. — Может, ты влюбился?

— И это тоже.

— А что основное?

— Мне, возможно, придётся переправить на тот берег несколько человек, но их надо принять, когда вы уже отойдёте…

— В море? — удивился он.

— На этот счёт есть инструкции? Акиф подумал.

— Наверное, мы должны выполнять указания водной прокуратуры… Я доложу капитану.

Я хотел расплатиться, но буфетчик отказался получить деньги. На его месте и я тоже никогда не взял бы денег с гостя старпома.

Мы вернулись на несколько минут в кают-компанию, прошли в красный уголок для командного состава. Здесь всё было по-прежнему. Я сел в то же кресло под фотографией непримечательной женщины — крёстной матери судна, разбившей бутылку шампанского о борт спускавшегося со стапеля парома.

— Что от меня требуется? — спросил Акиф.

— Билеты. Каюта.

Он тут же вышел, а я как-то беспечно и сразу задремал, успев услышать своё то ли чересчур громкое дыхание, то ли приглушённый храп.

Проснулся я мгновенно. Акиф протягивал мне билеты и ключ с биркой, как в гостинице.

— Спасибо. — Я отдал деньги. За время короткого, глубокого сна мышцы у меня на лице словно одеревенели и во рту пересохло.

Мы договорились, какими ракетами судно, которое доставит на паром оперативную группу, объявит о себе.

— Если мы не появимся, ты тоже не удивляйся, — предупредил я. Успехов!

— Тебе тоже.

У трапа мы простились.

Смеркалось. На пристани уже собирались пассажиры. Тяжёлые многотонные грузовики и юркие легковушки, словно по конвейеру, вползали в огромное чрево парома.

Я заехал к капитану Мише Русакову — он одобрил мой план и сразу же принялся за его техническое обеспечение.

Мнением шефа лодок я мог не интересоваться — Баларгимов высказал его достаточно ясно.

— Значит, напротив второй скалы, — уточнил Миша.

— Да. Не забудь о кассетах.

— Я понял.

«Нива» стояла неподалёку, рядом с детским парком. Я садился в машину, когда в кустах раздался осторожный шорох.

— Кто здесь? — Я резко раздвинул кусты.

На уровне груди я увидел старую армейскую фуражку, грубо вылепленный нос, тяжёлую даже для большой головы массивную нижнюю челюсть. В лицо мне смотрели чёрные, жалостливые глаза.

Я узнал старика прокажённого

— Керим? Что вы здесь делаете?

— Ждал вас.

— Меня?!

— Да. Я приехал, когда стемнело. Сорок лет, как я не был здесь.

— Как вы меня разыскали?

Прокажённый вздохнул.

Он таращился на изменившиеся за сорок лет улицы, примыкавшие к причалу. Всё вызывало в нём интерес. Дом культуры, киоск, угрюмый дом, опоясанный фанерным щитом с аршинными буквами: «Восточнокаспийчане! Крепите мир трудом!»

— Добрые люди подсказали… Но я не хочу, чтобы нас вместе видели.

Детский парк был пуст. Из усилителя, на невысоком колесе обозрения, разносилась песня Владимира Высоцкого: «…Но был один — который не стрелял!»

— Садитесь в машину. — Я взглянул на часы. Времени у меня оставалось совсем немного.

В двух шагах находилась витрина «Не проходите мимо» — много лет не обновлявшаяся, хранившая на себе следы воздействия сурового, почти континентального климата. Старик подошёл к ней. На выцветших фотографиях изображены были какие-то тёмные личности, лица задержанных — плохо различимые, мелкие — ничего не выражали. Зато хорошо была видна мёртвая белуга. Голый неукрытый труп со рваной раной на животе, беззащитный, как труп человека. Рана зияла под сердцем, как это бывает при умышленных убийствах.

— Алеутдинов… — Прокажённый легко опознал браконьеров на фотографиях. — Афанасий… Алеутдинов утоп в шторм. Перевернулся у самой калады.

— В шторм тоже проверяют калады? — спросил я.

— В пять и шесть баллов. А если больше — только дурак пойдёт! В большую волну калада амортизирует — не снимешь рыбу!..

Он отошёл от витрины, сравнительно легко взобрался в «Ниву» на заднее сиденье.

— Калада постоянно в море, — объяснил он. — На мёртвом якоре. Зимой ставят далеко. Добираются примерно часа за два. А летом ближе, потому что рыбы больше.

— Часто их проверяют?

— Зимой обычно раз. С утра…

Что заставило старика прокажённого быть откровенным со мной? Потому что видел, как я отпустил Касумова?

— …А летом три раза. Летом рыба быстрее портится. Работа тяжёлая. Не успел вернуться — опять надо идти! А пока в море — головы да хвосты отсечь! А то и туши рассечь! — Старик вздохнул.

— А сколько рыбы можно привезти за раз?

Он подтвердил то, что я уже слышал от Вахидова:

— И семьсот, и восемьсот килограммов. Как когда!

— А много в Восточнокаспийске таких лодок? Это мой последний вопрос… Старик помолчал.

— Думаю, не меньше двадцати… Может, тридцать.

Я не представлял раньше гигантский размах браконьерского лова. Счёт шёл на десятки тонн выловленных ежедневно осетровых! И это при наличии контролирующего аппарата рыбнадзора, милиции!

— …Не спрашивайте меня, пожалуйста. Мне нельзя врать… — Глаза его стали жалобными, словно он сейчас расплачется.

— Вы искали меня, чтобы мне что-то сказать… — напомнил я.

— Да…

Несколько секунд мы посидели молча. Потом прокажённый сказал:

— Мазут не убивал Серёжу… Я приехал в город впервые за сорок лет, чтобы об этом заявить. Мазут дружил с ним. А в ту ночь Мазута вообще не было. Он ездил в колонию, к своему приятелю.

— Точно?

— Да.

— Почему же Касумов не сказал, что он там был? Установили бы его алиби!

— Его приятель сидит! — Старик достал платок, громко высморкался. Колония особого режима. Свиданий нет.